* * *

     ...На другой день мы уходили к свежим прорывам Толбачика. Сева Козев провожал нас до перевала. На вечерней связи шифровкой, известной только им с Володей, да коллегам на соседней сейсмостанции — уход с сейсмостанции без разрешения начальника вулканостанции категорически запрещен — они договорились с парнями с сейсмостанции «Ручей Водопадный» о встрече «у чайника». Мы шли по черной вулканической пустыне, выше щиколоток, а то и по колено, проваливаясь в хрустящий пепел, еще год назад здесь паслись олени, и не могли угнаться за Севой; несмотря на его анкилоз.

«Чайник» на самом деле оказался чайником. Он висел на воткнутой в шлак кривой палке на перевале между двух побочных кратеров Толбачика: один — черный, другой — красно пережженный, словно металлургический шлак. Под чайником около расстеленной прямо на пепле белой, с бахромой, скатерти, от вида которой мы разинули рты: на ней вокруг бутылки все той же знаменитой «Кубанской» ключевского производства была красиво разложена всевозможная снедь, о которой несколько дней назад мы не могли даже мечтать рядом с бутылкой ярко пламенели помидоры — сидел бородатый парень и радостно поднялся Севе навстречу.

— За прошедший День авиатора! — аккуратно разлил он по стаканам и кружкам. — По этому случаю они все грузы перепутали. Вместо запрошенного сахара выбросили нам ящик помидор. И, видите, очень кстати.  

Мы сидели за богато убранной скатертью на высоком перевале в гулкой космической пустыне, черный пепел хрустел на зубах, кругом на десятки километров не было ни единой травинки, время от времени я посматривал в бинокль на лежащий внизу километрах в шести от нас какой-то странный лагерь, я бы не заметил его, если бы туда не подсел вертолет,— там барахтались в пепле, карабкались по глыбам лавы какие-то странные железные пауки.

- Что это? — не понял я.

- Где? — переспросил Юра Смолин с ручья Водопадного.

- Да вон там, у того конуса.

- А, космический полигон. Луноходы, марсоходы.

- Марсоходы?!—Я снова приложил к глазам бинокль. На душе было странно, светло и возвышенно.

- Да, ты знаешь, — деля по кружкам последние драгоценные капли, повернулся Юра Смолин к Севе, — сейсмостанцию на Апахончиче молнией разбило. Полностью.

- Когда?

- Да позавчера. Дубик у нас сегодня был, забрал свои камни. Перед тем, как мне сюда выходить.

- А Федорыч?

- Да, говорит, ничего. Оглушило только немного.

- А я думаю: чего это он сегодня утром на связь не вышел?

- Да и на вчерашнюю тоже. Но так иногда бывало, когда у него приступы хандры. И я не придал этому особого значения. Знаешь ведь, иногда накатит на него, лучше тогда к нему не подходить. Лежит, молчит, без конца курит — день, второй...

- Слышал, — отмахнулся Сева. — Славу богу, мне не приходилось.

- «Заболел?»—спросишь. Буркнет: «Нет». Потом плюнешь и тоже молчишь.

- Поэтому я с ним и не могу...

- Когда знаешь — ничего, а вот первый раз — думаешь, что делать. Я и так, и сяк, а он молчит, отвернувшись к стене. Я уж по рации чуть тревогу не поднял... Хорошо, если на станции он не один, а один и в эфир не выйдет и воды себе не принесет, не сварит. Но показания аппаратуры снимет — в любом случае. Поэтому не очень-то и забеспокоились, что он не вышел в эфир. Степанов на несколько дней обещал его ко мне на Водопадный забросить. Кое-что из аппаратуры у меня барахлит. Теперь опять ждать.

На прорывах, как и предупреждал меня Сева, Кирсанова уже не было: улетел на Шивелуч. Новые конуса слабо коптили, пахло кислым, химики ходили с воспаленными от газов глазами, надрывно кашляли, все в лагере вулканологов чувствовали постоянное недомогание, изжогу, просили у завхоза молочного, и мы работали по двенадцать часов в сутки.

Начальник комплексной экспедиции института вулканологии Вячеслав Борисович Эмман в первый день, как и Степанов, держался предупредительно-осторожно, а вечером отвел меня в сторону:

- Я с вашим профессором говорил, но все-таки,— правда, вы не будете давать заключения о профессиональной пригодности наших людей? Я вам больше верю — вы не медик. Они могут скрывать, так сказать, профессиональная тайна.

— Правда. Никакого заключения они делать не будут.

— А то люди отказываются давать кровь,— повеселел Эмман.— Ведь нет практически здоровых людей, сами понимаете, у каждого какая-нибудь да болезнь... Радиограмму о вас я получил. С транспортом до Козыревска помогу. С водой — тоже, но только на питье, никакой там стирки, даже умываться не всегда придется, иначе мои меня неправильно поймут. Воду мы возим с Водопадного, за двадцать километров. А дороги, сами знаете, никакой...

Ночью мы проснулись от шума в Федотовке — так по фамилии директора института называлась палаточная деревенька вулканологов. В крайней и ближайшей к нам палатке переругивались: один недовольно выговаривал второму, что он не дает ему спать, зачем-то вытащил из-под головы рюкзак, нашел шутки в три часа ночи, второй спросонья отругивался, что никакого рюкзака он из-под головы не вытаскивал, первый от того, что второй не признавался, заводился еще больше,— а утром выяснилось, что рюкзак вместе с куском палатки из-под головы вытащила голодная медведица, вот уже месяц бродящая с медвежонком в окрестностях лагеря. Последнее извержение конуса Нового толстым слоем засыпало территорию ее обитатания, ниже в тайгу она почему-то не спускалась, скорее всего, там тайга была поделена между другими медведями, коренными ее жителями, и она, тощая и облезлая от голода, с постоянно скулящим медвежонком, бродила вокруг лагеря. Вулканологи, сколько могли, подкармливали ее, но теперь полевой сезон подходил к концу, продуктов не хватало самим, а она с каждым днем становилась все требовательнее, все смелее подходила к палаткам, несколько раз ее приходилось отгонять из ракетницы, и вот, доведенная голодом до крайности, она решилась на такой шаг.

Как-то вечером осторожно заглянул в нашу палатку высокий худой парень из Федотовки.

— Мне кажется, вас это может заинтересовать. Я разговаривал со знакомыми врачом в областной больнице, он говорит, что, насколько он знает, медики этим или вообще не занимались, а если занимались, то совсем мало. Как вам сказать, странные вещи тут иногда бывают с людьми. Есть предположение, что это — действие инфразвука. Вы же слышали, что перед землетрясением, например, в том же Ташкенте, замечалось необычное поведение животных: змеи, мыши лезли из щелей, мычали коровы, лаяли собаки. То есть животные чувствуют приближение землетрясения. Мы дальше оторвались от природы, поэтому уже не чувствуем. Может, и чувствуем какое-то беспокойство, но совершенно не связываем это с землетрясением, а объясняем другими причинами. Так вот вулканическое извержение, тем более такого порядка, как наш Толбачик,— более мощное природное явление. К тому же эпицентр совсем рядом с нами. Поэтому, видимо, и люди сильнее чувствуют его приближение. Проявляется это прежде всего в плохом настроении, угнетенности, непонятных поступках. Есть у нас один вулканолог, фамилии называть не буду, уже около двадцати лет на вулканах, что только не видел. И вот перед извержением Нового купола начинает посылать в институт радиограммы одну за другой: бедствуем, нет воды! Ну, во-первых, удивились: с водой там, конечно, туго, но не такой он человек, чтобы из-за воды паниковать. А тут еще непогода, вертолеты не могут подняться. А он шлет и шлет радиограммы. Наконец кое-как с океана пробились к нему, а он сидит на куче бочек с водой с пистолетом и никого к ним не подпускает. Привезли в Петропавловск, обследовали — вполне здоровый психически человек... Так вот предполагают, что все это действие инфразвука — упругих колебаний, частота которых лежит ниже двадцати колебаний в секунду и которые поэтому не воспринимаются человеческим ухом.

- Вполне возможно,— задумался Семен Петрович.— Это интересно. А для психологов и психиатров это чрезвычайно интересно...

- Извержение еще не началось, но в горных породах уже копится напряжение, и, как бы предупреждая о предстоящей катастрофе, разбегаются волны, неслышимые человеку... А еще у нас тут на одной из сейсмостанций лаборант-наблюдатель есть, так он в то извержение завещание написал: горные лыжи тому-то, книги — тому-то, квартиру — сыну, зарплату — начальнику станции, в честь долга. Тут иностранные корреспонденты с Федотовым прилетели, заходят на станцию, никого нет, а на столе это завещание. Переполошились, а он минут через пятнадцать с ведром воды приходит. Федотов на него, а он: «Откуда я знал, что вас с этими бездельниками сюда принесет?!»

- Не Танюшкин, случаем? — спросил Се­мен Петрович.

- Танюшкин,— удивился парень.— А вы что, знаете его?