экспедиция в кальдеру Узон,1933 г.

В этом году отъезд зловеще затягивается. Положение сейчас несравнимо худшее, чем это было в 1931 г. Денег нет, оборудования получили процентов на 20-30, и впереди, во Владивостоке и на Камчатке, тревожная неопределенность. Казалось, не стоило бы и ехать, но неопредолимая любовь к далеким вулканам и страстное желание опробировать себя на этом благодатном научном поприще понуждает все же ехать.

В нынешнем году в экспедиции будет две партии: одна, вулканологическая на Узон, под моим начальством, а другая, стратиграфическая, под руководством Бориса Васильевича Наливкина. Со мной едут химик Валерий Евгеньевич Кутейников и прораб Борис Александрович Пасхин. Пырков уже 12 мая выехал из Москвы, сейчас он уже во Владивостоке, этим самым и полученными деньгами, существование экспедиции казалось бы закреплено. Но кто его знает, сейчас все так неустойчиво.

Сейчас весь день просидел дома. Хотел идти в ЦНИГРИ и в институт, но потом раздумал – бесполезная трата времени, делать там все равно нечего. Скорее бы вырваться из этой зловредной обстановки.

Б.И.Пийп в Ленинградском горном институте, 1928 г.

Утром ездил в ЦНИГРИ. Встретил там С.Зверева, топографа; топографический отдел его отпускает, но он не согласен ехать на ту зарплату, которую ему дают.

Препаратор палеонтологического отдела нашего института продает фотоаппарат за 200 руб, и, говорят, сравнительно приличный. Зашел его посмотреть и сдуру купил. Дома, посмотрев, обнаружил, что светосила у него 1:11. Вот где сел, кажется, в галошу.

Поехал к Заварицкому. Там уже сидел Пасхин. Александр Николаевич показал альбом Фридлендера с изображением всех извержений Везувия. Роскошный альбом! Приложенные к нему карты показывают, насколько точно может быть исследован вулкан.

Александр Николаевич указал, что развитие геологических исследований на Камчатке может идти тремя путями: 1) фиксация отдельных вулканов, с кратковременным их исследованием, главным образом со стороны тектоники; в таком же духе, как это делала экспедиция Рябушинского. Для этого необходимо иметь карту-основу, приблизительно масштаба 1:200000, 2) детальное морфологическое изучение отдельных вулканов приблизительно такого же характера, как это было сделано на Авачинской сопке и 3) изучение отдельных вулканов или районов, с большим уклоном в сторону полезных ископаемых. Примером последнего может являться Узон.

Центральную роль в сводной работе по геологии Камчатки будет играть ЦНИГРИ ( профессор А.Н.Заварицкий). Основой будет карта Камчатки с масштабом 1:500000. Материал нужно собрать со всех экспедиций, работающих на Камчатке: нефтяники, золотопромышленные экспедиции, угольные и т.д. Так как в этом году мы будем на Камчатке, то необходимо этот материал нам собрать, снять выкопировки с карт. Чтобы иметь зацепку для дальнейших работ на Камчатке, нужно иметь базис для их обоснования – полезные ископаемые. Для чистонаучных вулканологических исследований деньги будет очень трудно получить.

Для Узона нужно максимум внимания уделить фумаролам и горячим водам. По геологии достаточно сделать 2 разреза кальдеры. Топографу надлежит, разбив геометрическую сеть, нанести на карту все выходы фумарол и горячих источников, что позволит выяснить закономерности в их расположении. При исследовании фумарол нужно будет применить закопушки и, может быть, воспользоваться небольшим буравом, чтобы исследовать материал, главным образом, грязевых вулканов. При сборе газов можно будет производить некоторые качественные и, может быть, грубые количественные измерения, но главное внимание нужно обратить на бор.

Следующий вулкан, который должен будет подвергнуться более или менее детальному исследованию, - это Ключевская Сопка.

После собеседования прошлись с Пасхиным по Большому проспекту. «Разводил» он «умные» с претензией на серьезность речи. Он, оказывается, совершенная невежда в петрографии. Как и все, не знающие петрографии, он мнит, что просмотрев достаточное количество шлифов, он будет знать петрографию.

Сегодня выходной день. Я намереваюсь блаженствовать дома, т.е., предаваться всему, а конкретно ничему. Съездил на Невский, купил пачку фотопластинок. На Фонтанке, у быков разрушенного Египетского моста, сделал несколько снимков, чтобы узнать качество своего фотоаппарата. На Невском приценялся к аппаратам, и всюду находил их с такой же светосилой, но хуже качеством и дороже.

В связи с неопределенностью и даже тенденцией к ликвидации экспедиции, у меня возникли планы о лете. Думал, хорошо бы просидеть лето снова здесь. Работать так, как моей душе угодно. Но пугает вопрос об аспирантуре, если останусь здесь. В крайнем случае, напишу письмо Ване Храмову и умчусь на два года туда, в Монголию. Там хоть работать можно, есть условия для работы, не так, как здесь, в СССР.

Денег все еще нет. Этот Узон имеет какую-то проклятую сущность: вероятно, я там никогда не буду. Прошлый год все сорвалось, и в этом году чувствую, что экспедиция ускользает от меня.

Знакомый из ЦНИГРИ рассказал, что Заварицкий, отвечая на какой-то вопрос Пасхина, сказал: «Я вас очень мало знаю, а Бориса Ивановича знаю очень хорошо по работе на Камчатке». Я был очень доволен этим случайно попавшим ко мне мнением А.Н. о нас двоих.

Денег все еще нет. Остается прежней эта нервирующая нехватка снаряжения. Денег получили мало: едва-едва хватит на дорогу. Весь этот экспедиционный комитет донельзя переполнен паразитами, которые съедают деньги и ничего не делают. Сегодня я что-то безумно был зол.

Получили, наконец-то, деньги – черт бы их побрал эти жалкие гроши.

Видел жену Пыркова. Она сообщила, что он прислал ей письмо, где просил ее не ехать на Камчатку, так как дела во Владивостоке с пароходами на Камчатку отчаянно плохи. В связи с унылыми новостями создалось мучительное настроение.

Сегодня знаменательный день. Выехали из Москвы на курьерском. Прошедшие ленинградские дни были днями сбора, и они пролетели незаметно, было даже некогда вписать в эту тетрадь пару строк.

Попали в дрянной вагон, в один из тех, которые иногда попадаются в курьерском, в вагон с боковыми местами. Пришлось дать взятку проводнику, чтобы ехать в другом вагоне. Обедаем, как и раньше, в ресторане. Кажется, что он стал хуже, чем в 1931 г.

Лень было записывать последние дни. От Красноярска пошла живописная гористая местность – не хотелось отрываться от окна.

Начались наиболее живописные ландшафты: Ангара, Байкал (но он был в дымке). Думал отведать омуля, которого я еще никогда не пробовал, но его не было. Распивали с Пасхиным пиво и ужасались крутыми скалистыми обрывами, которые близко подходят к полотну железной дороги. Трудно было оторвать взор от восхитительных ландшафтов, я весь закоптел от дыма и пыли, но от окна не отходил. На дороге много резких поворотов, поезд мчится с безумной скоростью - временами делается страшно.

Сегодня ехали уже по гораздо более унылой равнинной местности с чахлой лесистой растительностью. День жаркий и безветренный.

Вели сегодня разговоры о том, что будем делать во Владивостоке. Как ни обсасывали, но приходили к одному выводу – дело дрянь. Жизнь во Владивостоке постепенно начинает выявляться в пути. Просят хлеба, меняют продукты на хлеб, и все стоит очень дорого.

Вчера долго любовался чудесным ландшафтом уссурийского края. Мягкие лесистые сопки и лиственная тайга, украинские белые хатки и множество китайцев.

В гостиницах мест нет. Но мы нашли очень простой выход. В конце Бородинской улицы перед общежитием треста есть живописная лужайка с несколькими деревьями. Здесь мы решили поставить палатки. Побывали в кафе, где столкнулись с ужасающими ценами этого города: стакан чая – 1 руб, булочка- 2 руб 50 коп, стакан молока – 5 руб, яичница – 5 руб, обед – 40-50 руб, в общем, индекс цен относительно ленинградских – в 5 раз.

Наконец-то, после ряда холодных и дождливых дней наступила солнечная погода. Наш лагерь напоминает виллу, а Владивосток – Неаполь.

Пырковым были получены мука, хлеб, сахар, растительное масло. Чтобы не платить в столовой за говенный обед, решили обменивать хлеб на разные продукты и самим организовывать обед.

Сегодня приходила колекторша наниматься к нам, вернее ко мне, на Узон. Здоровая бабенка. Говорит, что была в Жупанове и на Семячике, хочет еще ехать. Топографической съемки совсем не знает. Это плохо.

В нынешнем году я стал отчаянным лентяем – лень писать и, кажется, даже лень вообще работать. Сегодня шквал, мощные порывы ветра с дождем треплют наши палатки. Холодно.

Я уверился, что мне не найти здесь топографа. Решил взять с собой коллекторшу и самому заняться съемкой. Таким образом, сотрудником нашей экспедиции оказалась все-таки хоть одна женщина.

Завтра совершенно неожиданно в Петропавловск уходит «Шмидт». Откровенно говоря, мне не хотелось бы ехать с этим пароходом, так как устроимся мы там, очевидно, исключительно плохо. Но что делать? Ехать нужно.

Сегодня приходила колекторша и сообщила пренеприятную новость, что будто бы японцы послали свои миноносцы на Кроноцкий мыс с целью расследовать убийство трех японских рыбаков: случайное было убийство или провокация. Если провокация, то японцы намереваются захватить полуостров, и придется нам, глазея с парохода, помахать камчатским берегам и проплыть мимо куда-нибудь в Анадырь. Вот будет штука с хреном!

Так как у нас не было билетов, то пришлось нам отправляться к капитану «Шмидта». Капитан сказал, что, если мы все-таки хотим сесть на пароход, несмотря на ужасающую тесноту, то все равно нужны билеты. На пароходе меня больше всего поразило присутствие посторонних лиц, которые занимали на пароходе лучшие места. Участники экспедиции на своем зафрахтованном пароходе, только частью устроились в специально построенном для них бараке, рядом с капитанской рубкой, остальные ехали в трюме. Видя все это, охватывает тихая, бессильная, бешеная злость.

Пока мы на катере добрались до берега, до отхода парохода оставалось около 2 часов. Времени явно недостаточно. Кроме того, совершенно не улыбалась перспектива ехать в трюме, да еще переполненном до отказа (в 1931г. я уже плыл на Камчатку в трюме, после чего завшивел и вспоминаю об этом с ужасом). Решили не плыть на «Шмидте».

С утра пытались получить топографическое оборудование, ничего не вышло. С пароходом тоже скверно. Прибыл «Смоленск», который должен срочно отправиться в Петропавловск. Но в июне не было ни одного парохода. Поэтому на 56 классных мест оказалось брони около 60 мест. Ясно одно – ехать нам в трюме. Отчасти в этом виноват и Пырков. Здесь нужно было рвать места с бою, а он так, дипломатично, с прохладцей. Здесь этот метод никуда не годится. Завтра он собирается пригласить к себе одного из лиц, ведающих распределением билетов, и напоить его. Может и выйдет дело.

У меня много дел, но я их как-то запускаю, а потом ощущаю какой-то мучительный гнет, гнет неисполненной работы. Единственно к чему я способен, это я должен был быть художником. Графическую работу я люблю какой-то трепетной любовью.

Сегодня отплытие на «Смоленске». Сидели у причала и долго ждали посадки. Наконец посадка, это было около 4 часов дня. Сунулись мы в нашу каюту, а она занята. Там какой-то субчик с женой, ребенком и няней. Делать нечего. Нигде нет начальства. Пришлось сидеть около каюты. Наконец приехало лицо из Морагентства, которое давало нам броню на каюту. После долгих хождений нам удалось получить места в 5-местной каюте. Сперва я был взбешен, но потом успокоился. Против кого будешь воевать?

Спал чудесно. Погода туманная. Хорошо ехать в хороших условиях. Обегал корму и нос. Торчать на спардеке и глазеть на волны не хотелось. Быстро это надоедает. Решил попереводить Вольфа.

Вчера к вечеру усилился ветер. Начало довольно сильно качать. Многие уже заболели, в их числе и Наливкин. У меня начинает чувствоваться легкая головная боль.

Будь проклят этот Дальний Восток. Здесь какие-то особые скотские условия. Нас уже второй день кормят одной и той же падалью, и не собираются менять меню. Берут за этот гнусный обед 10 руб. Под вечер ходил к завпроду выяснять причины скудности и однообразия наших обедов.

Сижу сейчас в курительной комнате и перевожу Вольфа. Иногда любуюсь морем. Ведь это Японское море, море, о котором я думаю давно. Еду ведь снова на Камчатку, в эту далекую и мною любимую страну. Этот переезд – праздник, но из-за будней этот праздник теряет свои краски, будни поглощают его.

Монотонно ехать морем. Дни до смерти однообразные. Ешь, спишь, играешь в шахматы и поглядываешь на безнадежно чистый горизонт.

Сегодня утром море было удивительно спокойным. Кто-то из присутствующих сказал, что видна гора. Я вышел на спардек, у с удовольствием распознал уже давно не виденную вулканическую сопку. Прямо из моря, вернее из полосы тумана, гордо поднимался правильный конус вулкана. В бинокль были видны иззубренные края кратера, между которыми выбивались струи газа. Сделал снимки с него, но думаю, что не получатся. Потом долго носился по пароходу, хотел узнать, как называется эта сопка. Так и не узнал.

Через некоторое время на левом борту показалась гора типа, как на Камчатке говорят, сарая. Не было сомнения, что мы входим в пролив, наверное, в 4-ый. Тогда остров-вулкан – это Макарунши. В 1931 г. я не видел этой сопки, так как ехали мы тогда в тумане.

В темноте, хоть было страшно холодно, долго любовался светящимися голубыми гребнями волн.

Проснулся от непривычной тишины – не было слышно обычного ритмичного постукивания из машинного отделения. Кругом непроглядный туман – берегов не видно. Несмотря на ранний час, около бортов скопилось много народу. Всех, вероятно, разбудила внезапная остановка парохода. Некоторые говорили, что мы находимся около «ворот» в Авачинскую губу.

Туман постепенно поднимался, все яснее стали обозначаться скалистые мысы и белые гребни прибоя у берегов. Медленно входили в ворота. Проехали мимо «трех братьев», бесчисленных мысов, лесистых берегов с редкими рыбачьими домишками у пляжа. Вид был скучный – от тумана было слишком много мрачных тонов. Вот Никольская гора, Петровская и сам город, о котором я так давно мечтал.

Причалили. Пришлось отправиться в город за подводой. Случайно встретил знакомого. Обрадовались оба. Разговорились, и тут я узнал об одной ошеломляющей новости. Оказывается, все те, которых я знал лично или по фамилиям, уже давно арестованы. Среди них Новограбленов, Огородников, Комаров, Дягилев и другие. Какое обвинение, никто не знает. Арестовали их всех в апреле увезли в Хабаровск. Дальнейшей их судьбы никто не знает.

В городе поставили палатки, приготовили обед на костре и отдохнули. Весь день так и простоял туманный. Говорят, что солнечной погоды в этом году давно не было.

Идет дождь. Какое мрачное настроение, когда такая погода и впереди нет никаких радужных перспектив.

Взобрался на Никольскую гору и оттуда, любуясь панорамой, лесами и горами, долго шептал себе слова клятвы, что этой стране я посвящаю себя. Я - ее раб до последних дней своей жизни.

После обеда мы отправились на Мишенную. Долго поднимались и с непривычки сильно устали. Зато на вершине горы были вознаграждены чудесными видами океана, залива и гор.

Утро сегодня радостное: безоблачное и солнечное. Только далекие хребты забиты облаками.

Искали лошадей. Сначала в совхозе. Агроном сказал, что лошадей здесь получить не удасться, так как началась сено- уборочная компания. Потом пошли в леспромхоз. Выяснили, что возможность есть, но нужно согласие директора. Но стоить будут лошади довольно дорого – 25 руб за день.

То, что решил я вчера – идти на Авачу – сегодня осуществляю. Купил на базаре 2 кило свинины за 70 руб, набрал сухарей, полбуханки хлеба и прочую еду. Взял фотоаппарат, теодолит. Все это распределили поровну и втроем (Аида-колектор, Голованов и я) отправились в путь.

День прекрасный, солнечный. Немного тяжеловата ноша – пот льет градом. По дороге к Сухой речке Аида начала жаловаться, что ей дурно. Я тоже сильно устал. Еле дополз до 1-ого лагеря. Николай Иванович пришел сюда уже раньше нас и развел костер.

Всю ночь не могли уснуть: заедали комары и было холодно. Встали в 4 часа утра. Утро дивное – на небе ни облачка. В половине шестого тронулись в путь. Аида начала отставать: ох, уж эти нежные создания. Правда, к этой никак не применим этот эпитет. Все время дует сильный западный ветер. К лагерю «2000 м» подходили с очень частыми передышками, даже Николай Иванович говорил, что устал.

Лагерь «2000 м» . Еле доползли. Вулканы как на ладони: Вилючик, неправильная громада Мутновской, из ассиметричной боковой кальдеры которой иногда видны клубящиеся облака дыма, крышеподобный Горелый хребет, Ходутка и чуть-чуть мерцал конус Асачи. После шамовки незаметно заснули. Проснулся около 1 часа дня, проспав около часу. Это и хорошо, так как немного отдохнули.

На кратер взошли в 4 часа дня. На вершине сопки сильный ветер. При сильных порывах ветра делал засечки на источники, Коряку, Бакенинг и другие сопки. Ветер обсыпал теодолит песком, мерзли руки. Когда шли по краю кратера, ветер временами чуть не сдувал нас вниз, приходилось напрягать все силы, Кроме того, ветер подхватывал песок и с силой бил им по лицу.

На лагерь пришли уже в сумерках. Так как начали падать мелкие капли дождя, то устроили из брезента примитивный балаган. Туда сунули вещи и уселись сами. Пошел проливной дождь. Аида завернула ноги в рюкзак и улеглась прямо на землю. Дождь мочил ее ноги. Николай Иванович залез в кукуль, и его тоже мочило. Сухими оставались только голова и верхняя часть туловища. Я и не думал спать. Было холодно, я не хотел промокнуть и не давали покою комары. Поэтому сидел, курил и следил за костром.

Долго тянулась эта проклятая ночь. Так и не заснул. К 3 часам ночи кончились дрова и стало чуть-чуть светать. Проснулись и остальные. Попили чаю и в половине пятого вышли из лагеря. К 11 часам уже были в городе. Устали адски.

Рабочий привел 5 лошадей из деревни Авача. Привод первых лошадей вызвал некоторую подвижность в нашей спячке. Стали думать о найме рабочих, о продовольствии и о скором выезде. Приходили рабочие, привлеченные вывешенными сегодня мною и Наливкиным объявлениями. Выразивших желание ехать нашлось только двое.

Прошло уже 4 дня, а я не написал ни строчки. Виною этому было дикое событие – арест Слоквича, обыск Наливкина и перепуг всех нас.

В ночь на 3-е августа мы все, каждая палатка по очереди, были разбужены небольшой компанией молодых людей, говоривших с нами шепотом и для убеждения совавших в нос каждому из нас револьвер. Я был убежден, что это налетчики, хотя они и задавали неуместный вопрос: «Как ваша фамилия?» Обойдя все палатки, они наткнулись на Слоквича. Мгновенно он был сдернут с кровати и поставлен стоять с вывернутой назад рукой. Немного погодя ему дали возможность одеться. Обыск провели наитщательнейший. Увели его с вещами. За что? Его обвинение должно быть очень тяжелым, так как при аресте присутствовал сам начальник всей Камчатской области, и тоже одетый в штатское.

Cегодня, после долгих дней подготовки, наконец выехали. Началось, как это и водится, с целого ряда упущений: не нашли лошади, не приготовили как следует вьюков, оказались малоопытные рабочие. Мой маршрут на Узон претерпел значительные изменения. Я решил ехать не берегом, а из Коряки по охотничьей тропе до реки Жупановой и оттуда долом на Узон. Так мне посоветовал один камчадал, которого я взял в качестве проводника.

Ночевали в палатках в Коряках. Проснулся около 5 часов, разбудили комары, которые уже успели порядочно искусать лицо. Побродил вокруг палаток, поставил полог (тренога фотоаппарата и марля) и лег снова спать. Встал около 7 часов. Солнечно, но хребты закутаны облаками. Жаль, иначе я сфотографировал бы Коряку из деревни Коряки. Местность здесь изумительно живописна.

Какой-то парень все время вертелся около нас. Спросил у Пасхина, кто начальник, и он попросил меня зайти к нему в дом. Там он дал мне прочитать письмо и по прочтении попросил расписаться. Записку, адресованную начальнику экспедиции, я прочел с величайшим отчаянием. Уполномоченный ОГПУ Гринюк предлагал под каким-нибудь предлогом отказаться от проводника Дьяконова. Я совсем ошалел от этого. Дело опять срывается. Вот уж не везет!

Побежал к председателю сельсовета, попросил, чтобы он дал другого проводника и попросил его объяснить причину нежелательности местных организаций дать мне Дьяконова проводником. Он сказал, что других проводников у них нет и что Дьяконова не хотят отпускать из-за его обязанностей по заготовке сена, которые он, между прочим, получил уже после того, как нанялся к нам в городе. Я бегал, волновался, звонил в город... и решил взять его, несмотря ни на что. Пусть на обратном пути меня арестуют, но я нахожусь в безвыходном положении.

Стали пересматривать свой груз и приготовлять вьюки. Многое пришлось оставить. Несмотря на сокращения самого необходимого, получаются изрядно тяжелые вьюки для лошадей. Но делать нечего, авось, лошади выдержат.

Утро по прежнему беспросветно пасмурное и туманное. Сыпет мелкая ледяная пыль. Встал, как водится, раньше всех. Самому хотелось смертельно спать, но встал. Выехали в половине восьмого. Это уже достижение, до этого выезжали позже.

Уже надоело засекать точки и зарисовывать рельеф – он так сложен и от получающихся результатов чувствуешь неудовлетворение – слишком все неточно.

Стали переправляться через правый приток Авачи. Пасхин и Кутейников, как водится, не захотели пешком переходить, все перебрели, а им давай лошадей. Я внутренне был зол на них. Слишком много в них еще изнеженности.

А дождь все моросит и моросит, кроме того холодно.

На ровной тундре встретили нашего первого медведя. Проводник с Иваном пошли в обход стрелять в него. Застрелили. Взяв килограмм 12 мяса, шкуру и задние лапы отправились дальше. Сегодня встречали массу медведей, так как ветер дул на нас. Многие из наших еще не видали медведей, поэтому были радостно взволнованы.

Вечером хоть и смертельно уставший, стал наносить на карту проделанный маршрут. Набросал контур, но доделать не смог. Страшно тянуло спать. Сплю страшно мало. Поздно ложусь и рано встаю – надо торопиться.

Уже с вечера небо впервые заискрилось звездами. Мы с радостью отметили, что будет хорошая погода. С некоторым чувством новизны и страха установили, что ночью был иней. Грозный предвестник осени. Выехали, как обычно, около 8 часов утра. Сильная роса мочила и холодила ноги. Днем кормили лошадей на границе леса и тундры. Отсюда открывался первый вид на синеющий вдали ровный и красивый конус Березовской (примечание: Карымской) сопки. Конечно, я засекал ее теодолитом.

Достается же мне работы, иду и засекаюсь, рисую горизонтали и тороплюсь. Геологии мало–почти нет обнажений. Некоторые видны – но до них трудно добраться.

Дошли до реки Жупановской. Река Жупановская здесь значительно спокойней, чем река Авача у Елизово. Ширина ее такая же, как у реки Авачи, и она очень красива на фоне Жупановской сопки. Какое громадное количество ледников и снега лежит на северных склонах Жупановской сопки. У самой реки – шайбы, расположенные кучно. Напоминают жилища полинезийских дикарей. Четыре сваи и наверху избушка.

Наши наловили рыбу и на второе пожарили рыбу. Cколько здесь рыбы! Много с побитыми спинами, но многие совершенно свежие. У медведей здесь настоящая столовая. Вся трава, вдоль и поперек изборождена их следами, всюду объедки рыбы. Одного из медведей мы увидели на противоположном берегу протоки. Это был черный громадный самец. Не торопясь посмотрел в нашу сторону и не спеша ушел в лес.

Сейчас я сижу у костра один – все спят. Кругом темный лес. Лошади пасутся рядом с палатками – боятся медведей. Плеск воды быстро текущей реки нагоняет сон. Но какой тут может быть сон, когда кругом – дикие лесистые горные кряжи, шумные реки, медведи... Я здесь аккумулирую энергию и бодрость.

Вот уже несколько дней стоит чудная солнечная погода. Ночи холодные, а дни сумасшедше жаркие.

Шли по водоразделу Правой и Левой Жупановой, потом спустились в бассейн Левой Жупановой. Я, как всегда, шел позади – вел абрис. Путают меня эти бесчисленные истоки долин, бугры и петляющий путь лошадей впереди. После этих бесчисленных изгибов и этого проклятого мелкосопочного рельефа я запутался в доску. Начал скрежетать зубами, готов был все изодрать на себе. Подвернувшуюся под руку крышку компаса смял руками пополам.

Сухари у нас постепенно идут к концу. Ребята, особенно Иван и Андрей, едят их до одури. Сколько раз я им говорил, чтобы экономили, потом нечего будет есть – не помогает. Тогда я решился. Во время перекуса выдал каждому из нас по два кулечка сухарей на три дня.

Под вечер небо стало изумительно чистым. Этот контраст синего неба и зеленых лесистых увалов так сильно меня волнует, что ради этого я готов отдать все радости свои. Можно лишить себя всего, отказаться от всех надстроек культуры, упроститься и вечно жить под таким небом и в таких лесах.

Остановились на ночь. Сварили суп из остатков медвежатины – завтра уже будет нечего есть. И крупа тоже кончилась.

Кончились ясные солнечные дни. Дол в тумане. Есть нечего – мясо кончилось. Все разбрелись искать дичь и зверя. Зверевые охотники вернулись к вечеру пустые. У нас есть только пара куропаток. Днем ели голубику – разбирал нас голод. К вечеру сварили суп из дичи и грибов. Получилась довольно вкусная похлебка.

Опять дождь – эта мучительно неприятная погода. Дрыхли долго – единственно хорошая вещь в дождь. Потом я занялся своими тригонометрическими вычислениями. К вечеру с добычей вернулись наши охотники – принесли пудов пять хорошего жирного оленьего мяса. Все мы страшно повеселели.

Нанес я весь пройденный маршрут на карту и решил заняться бритьем. Выбрился – и все наши в один голос отметили мой молодой вид: « как мальчик». Как давно я это слышу.

Вечером, после ужина с громадным количеством мяса, Борис Александрович вспомнил, что Заварицкий, говоря с ним обо мне, очень расхваливал меня и пророчил мне блестящую будущность. Сколько я уже слышал эти комплименты, и как ясно я вижу, что люди могут сильно ошибаться. Я себя знаю лучше других – я не тот, за кого меня принимают.

Опять пасмурная погода – горемыки мы в этой дикой необитаемой местности. Как рано я ни встаю, но выезжаем мы только в девятом часу. Нерасторопные у меня рабочие. Я начал быстро уставать: скверен путь – все кочки и болота. Эти тяжелые русские сапоги намокают, и тащишь много воды.

Выезжать утром не хотелось, так как по прежнему идет дождь. После обеда, в два часа, все же выехали. Местность гнусная – высоко-кочковатая тундра, лошадям тяжело ехать. Часто пользовались торными тропками медведей, но не всюду, так как медведи проторили их по самому краю берега, где лошадь могла легко сорваться.

Все время ехали под проливным дождем, поэтому все вымокли до отчаяния. Остановившись на ночь, быстро разбили палатки. Я по обыкновению, сразу же переоделся и лежал на кукуле. Так как палатка наша промокает, я, лежа на кукуле, старался предохранить его от быстро натекающей воды. Выпили мы немного спирта, заели супом из последней протухшей оленины и легли спать. Кукуль уже мокрый с боков.

Уже вчера, с вечера, лежа в кукуле, можно было наблюдать из входа палатки, как между тучами показывалась луна.Сегодня утром опять серые тучи, но временами небо расчищается.

Я встал раньше всех, остальные нехотя вылезали из своих теплых мест. Выпили чаю с сухарями и, быстро навьючив лошадей, тронулись в путь.

Спускаясь в падушку, делали проруб в кедраче и вели лошадей по этой просеке по крутому склону. Отчаянный был спуск: трудно приходилось лошадям, когда они, тяжелогруженные, переставляли ноги в этой переплетенной корнями кедровника узкой полоске в кустах. В русле падушки была дикая россыпь громадных базальтовых глыб. Едва преодолели ее.

Дальше вышли на необъятную ровную местность, покрытую скудной травой и белым оленним мхом. Здесь, с «горницы», как прозывают это плато охотники, мы наконец увидели панораму Узона и соседних сопок, вершины которых были окутаны облаками.

Вечером в лагере ребята наварили целое ведро грибов. Каждому пришлось по полной миске. С удовольствием глотали опять эту грибную слизь.

Проснулся в пять часов. Дует западный ветер, но на небе много облаков.

Утром распределили дополнительно по мешочку сухарей – нужно же просуществовать людям до мяса. Троих охотников на лошадях я отправил на охоту, а мы - оставшиеся трое – едем на поиски Узона.

Долго ехали вдоль вала, который виден из нашего лагеря. Потом стали подниматься на вал. Наверху стало ясно, что эта сопка не Узон, а Тауншиц или Эунич, как называет его наш проводник. Спустились с вала и поехали дальше и вскоре увидели западный край кальдеры Узон. Подъехав ближе, оставив лошадей, винчестер и все остальное внизу, быстро рванули вверх. Через полчаса были на валу, где увидели маленькое стадо баранов. Вот ведь мы ишаки. Оставили винчестер как раз тогда, когда бы он более всего пригодился. Перед нами гуляло стадо самого лучшего на Камчатке мяса, и мы его упустили. Пройдя еще немного, мы увидели внутри кальдеры много больших и маленьких озер и две группы фумарол. Мы молча любовались долгожданным Узоном. Я был безмерно рад. Это был кульминационный пункт – я увидел своими собственными глазами Узон.

В лагерь приехали в темноте – в 8 часов вечера. Наши охотники еще не вернулись. Мы с большим аппетитом поели грибов и залезли в свои спальные норы.

Что же случилось с нашими? Их нет уже третий день. Мы ждем, обозреваем окрестности, ищем медведя или оленя. Никого. Вечером опять грибы, которых я уже не могу есть, так они опротивели. Только стали пить чай, как услышали, что едут наши. Андрея и Шурку охватила неистовая радость.

« Мясо, мясо!» - кричали они. Наши охотники убили медведя.

Был общий уговор – встать пораньше, так как всем хотелось поскорее попасть на Узон. Поели медвежьих лап, до чего же они вкусны! Сама медвежатина, после оленины, сильно отталкивает. Но на голодный желудок все пойдет.

Пока собирали вещи и ловили лошадей, я любовался на далекие сопки. Далеко на юго-западе был виден белоснежный конус Коряки. Ближе и чуть правее высился теплый, мягкий, дымящийся конус Березовой сопки. За границей дола на западе торчали острые вершины Валагинского хребта. Я впервые увидел массив Унаны. И прямо у лагеря стоял Тауншиц, сегодня обнаженный от туч, который Иван назвал «корявым взрывом».

Очень пологим, совсем незаметным подъемом по долу подошли к валу кальдеры Узона. Опять меня взбудоражил до глубины души этот неописуемо прекрасный вид кальдеры.

Спуск в кальдеру оказался до жути крутым и каменистым. У меня болела душа за лошадей. Все таки добрались донизу. Пошла роскошная для лошадей трава и высокие ольховые кустарники. Скоро стало темно. Долго искали озеро, у которого сверху приметили поставить лагерь. Все таки нашли его в темноте. Взошла луна и осветила наши палатки и костер. Чудный вид имело все это на фоне темно-синих стен кальдеры и озер, сверкающих серебром. Поджарили медвежатину и разделили последние сухари.

День чудесный. Безупречно чистое небо и тепло.

Встали поздно – так решили еще вчера; многие молили меня, чтобы дать им выспаться. Пока варился обед, я рисовал Бараний пик – эту высшую точку Узона, так назвал я его из-за обилия там баранов. После обеда и кружечки чая пошли к ближайшим фумаролам. Только отошли от палатки несколько десятков шагов, как увидели медведя. Он спокойно шел вдоль вала кальдеры и оглядывался на нас. Потом вздумал шагать в нашу сторону. Мы покричали на медведя, и он смиренно, как сказал бы проводник, стал убегать вверх по склону.

Фумарольная площадь была бугорчата и вся лишена растительности. По краям ее выходят довольно низкотемпературные и слабые газом фумаролы. Инкрустаций мало: тонкие щеточки серы и высохшие корочки тиосульфатов. По склонам бугров выходят грязевые пульсирующие источники. Это небольшие углубления, покрупнее фумарол, в которых булькает жидкая голубоватая глина. Еще ниже, в полости между гривками, находится небольшое озерко, вокруг которого много грязевых вулканчиков. Один их них великолепен – типичный конус с грязевым потоком и кратером.

Некоторые из грязевых вулканов превращены в фумаролы – из кратера бьет струя сухого газа и вершинка обложена инкрустациями. Между фумаролами, грязевыми источниками и вулканчиками наблюдал я все переходы. В почве фумарольной области довольно много серы, алунита, чистой голубой каолиновой глины и гипса.

Потом набрели на маленький горячий источник, потом на круглое озеро с обрывистыми стенками, которое соединено с другим, тоже круглым, но более обширным озером. На его левом берегу заметили белые пары – пульсирующие горячие источники температурой около 80^о.

Вернувшись в лагерь, выпили спирту, поели суп из медвежьих лап и жаркое из медвежатины. Ничего, кроме мяса, у нас нет. Завтра посылаю Семена Прокопьевича охотиться за баранами, Пасхина мерить базис, сам иду на стенки вала кальдеры и Баранний пик, а Кутейников будет работать на 1-ой фумарольной площадке.

На кромке кальдеры Узон (фотография 1950г.).

Типичный грязевой вулканчик в кальдере Узон (фотография 1950 г.).

Встали в шестом часу. Поели и стали собираться на работу. Это был первый сбор, поэтому протянулся он долго.

Я поднялся на вал кальдеры, считая шагами расстояние, и осмотрел обнажения. Облака, идущие с моря, начали быстро опускаться вниз – на Бараньем пике мне сегодня не бывать. Скоро я был в густом непроницаемом тумане. Дул сильный и холодный ветер. Все время приходилось проверять себя компасом. Замерз до безумия. Через некоторое время вышел из облаков и увидел, что мой баранкос спускается прямо к лагерю.

Сейчас о палатку барабанит сильный штормовой дождь и пробивает ее.

Проснулись около семи часов. Виною такого позднего пробуждения был дождь, который всегда нагоняет безудержный сон.

Почти весь день проканителился с образцами. Нудное это занятие, особенно тогда, когда очень мало времени для интереснейшей геологической работы.

Сегодня ходил к северной части вала. Оказалось, далеко – обманчиво близкими кажутся горы с равнины. Узон оказался очень обширным, и те пятнадцать дней, что мы отвели на его исследование, смехотворно малы. Получится то же, что у Дитмара и Комарова.

Проводник убил пять баранов, теперь у нас будет пудов двадцать мяса.

Утром радостно синело небо. Но пронизывающий холодный ветер портил эту радость.

Сегодня я снимал и описывал 1-ую фумарольную площадь. Разбил 100-метровый базис и стал засекать теодолитом вехи. Провозился с теодолитом четыре часа. Уже вечером стал наносить ситуацию: грифоны, фумаролы, грязевые вулканы. Вскоре опустились руки. Их было такое количество, и они были так прихотливо разбросаны, что я стал отмечать их очень схематично. Так и не успел доделать до конца.

Сегодня проснулись в полпятого. Утро сегодня пасмурное, дует все тот же северный ветер.

Пасхин уехал мерить базис, Кутейников остался в лагере заниматься выпариванием концентратов на бор и определением некоторых элементов, а я опять потащился один в горы. Дождь все усиливается. Иду медленно – точно каторжник в кандалах.

В баранкосе неожиданно натолкнулся на мертвого медведя – даже не успел испугаться. Скоро был наверху. Низко над долом тянулись облака, и вся даль была в серой пелене дождя. Вверх на Бараний пик было так неинтересно лезть в тумане. Ноги были мокрые и сильно озябли. Часов около трех, уже недалеко от самого пика, показались клочья синего небосвода, а вскоре и солнце. Быстро расставил я треногу и принялся делать снимки.

На самом пике я взял образцы, отметил высоту и привязал свой маршрут к вехе Пасхина. Уже в сумерках был в лагере.

Утро роскошное – беспредельная синь и божественное солнце. В такое утро – какой уж сон! Сегодня еду на мааровые озера. Нужно заснять их фотографически и топографически, собрать образцы и описать их.

Кутейников едет на самую дальнюю гидротермальную площадь. На озерах пытались сделать плот, чтобы измерить глубину озер, но ничего не вышло.

Вечером в лагере неприятный сюрприз - соли осталось с горсть. Я в бешенстве орал и хотел сгоряча послать проводника в Семячик, потом отошел – придется нам есть малосольную пищу, и только. Рабочие в один голос заявили, что вытерпят, что это все не так страшно, как кажется в первый момент. Забрал я соль к себе и решил сам солить пищу.

Опять безбрежно синее небо и солнце. Едем на дальнюю гидротермальную площадь. Там поручил ребятам измерить два базиса на фумаролах, а сам отправился осматривать Белую гору. Вся Белая гора, как я и полагал, состояла из тонкоплитчатых белых каолинизированных пород, которые были результатом каолинитизации пемзы. Вероятно, здесь была энергичная газовая обработка. На вершине горы встретил интересные оливин- полевошпатовые породы, на склоне осматривал жилу грубопорфирового базальта. Потом с планшеткой заснимал гидротермальную площадь, описывал выходы, которых здесь бесконечное количество. Чтобы их детально описать и изучить, нужны месяцы. Поэтому, получив только общее впечатление, делал схематическое описание.

Вечером у костра делились своими достижениями и впечатлениями о работе. Несмотря на отсутствие соли и иной пищи, кроме мяса, все были веселы.

Восходящее солнце по прежнему, как вчера и позавчера, золотит края кальдеры у Бараньего пика. Сегодня работаем на Дальнем озере. Незаметный подъем и неожиданно - береговой обрыв озера. Здесь царствуют тишина и безмятежный покой, которого иногда так хочется. Я быстро сфотографировал панораму озера, потом, не доверяя фотоаппарату, сделал еще схематический рисунок. Спустился вниз к пляжу. Берега сложены из осыпи базальтовых шлаков и разрушенных хрупких базальтовых бомб: очевидно, кратерное озеро. Посередине озера остров, образованный тоже из шлаков. Пляж у озера хороший, состоящий из мелкого гравия шлаков и истоптанный оленями. Видно, они идут с тундр сюда пить необыкновенно чистую воду. Мы начали с компасом и считая шаги, обходить озеро. Нужно поточнее его описать.

Встретил коренное обнажение. Знакомая картина: шлаки и впаянные в них очень хрупкие витые шлаковые бомбы. На обратном пути в темноте лошади завязли в болоте и стали биться по брюхо в воде. Пришлось соскочить с лошади и брести по этому проклятому болоту.

Пасхин каждый день дает безобразно мало засечек. Кутейников говорит, что на всех гидротермальных площадях во всей воде есть бор. Это хороший результат.

Ночью дождь, но к утру хмурь исчезла. Сегодня занимаюсь проявлением фотопластинок и фотопленки. Нужно проверить качество пластинок. Если пластинки будут плохи, придется рисовать. Пластинки оказались хорошие.

Погода изумительная. Тундры сильно покраснели, березы пожелтели, листва ольховника кое-где пообсохла. Осень! Сегодня едем в 3-дневный маршрут.

Пересекая бесконечные пади, перевалы, бугры, незаметно въехали в долину реки Тихой. Увидели в реке рыбу, и я послал Андрея с винчестером поохотиться на нее. Но рыба была слишком далеко от берега. Жаль!

В долинке, где был кедрач для костра и ольхач для балагана, остановились на ночь. Ребята залезли под брезент, а я улегся в кукуле на открытом воздухе. У ребят вши, боюсь завшиветь.

Проснулся я очень рано, да и ночью часто просыпался – был иней. С утра ставим вехи на ближайшие вершины. Медленно иду вверх по мокрой траве. Чувствую сильную усталость. В горле пересохло, поэтому часто и с большой жадностью накидываюсь на переспелую голубицу. Осматриваю обнажения: в основном попадаются витрофировые андезиты, и иногда порфировые андезиты, которые, вероятно, залегают ниже витрофировых. Сдается мне, что витрофировые андезиты, излившиеся на восток, явились прелюдией громадных пемзовых взрывов, образовавших кальдеру. В проплешинах на склоне встречается черный вулканический песок. Он, явно, более позднего происхождения.

В полвторого выехали дальше. Опять досталось лошадям – все бугры и спуски. Едешь и чувствуешь, как тяжело приходится им. Лагерь поставили недалеко от массива Белой горы.

Баранина наша сильно попахивает. Я с отвращением ем ее.

Победил ветер с моря – небо свинцово-серое. Но облака еще высокие – сопки открыты. Работали сегодня на массиве горы Белой. Ели в больших количествах голубику, больше нечего было есть. Вечером вернулись в основной лагерь.

Погода испортилась окончательно. Небо в тяжелых свинцовых тучах. Облаками закрыты все сопки, в том числе и Бараний пик. Сегодня остался в лагере, наношу на карту все данные по съемке.

Опять туман – весь вал кальдеры закутан им. Сегодня доделываю карту. Выезд решил отложить на день.

Тумана нет, но все небо затянуто высокими пасмурными тучами. Все сопки чистые. Сегодня Кутейников болен – лежит, Пасхин идет на базис, а я собираюсь идти на 1-ую фумарольную площадь и на Центральное озеро.

Хорошо, когда близко идти к месту работы, не устаешь по дороге. На фумарольном поле нашел много интересных мест: превращенный в глину базальт, крупные куски шестоватого гипса, скопления почти химически чистого алунита. Около Центрального озера нашел коренной выход интригующего меня голокристаллического базальта.

Сегодня Шура убил из винчестера пару больших гольцов, Семен Прокопьевич – важенку с теленком, а Андрей – куропатку и утенка. На ужин Шура приготовил два ведра протухшей баранины, промытой марганцово-кислым калием и пожарил рыбу. Решили, что по случаю отъезда с Узона нужно выпить спирта. Спирт быстро подействовал – разговор у костра стал шумным и веселым. Рабочие в своей палатке горланят песни, борются, под шум их возни я заснул.

Проснулись – солнце еще не взошло. На бледно-синем небе нерезко отпечатывался Бараний пик. Густой иней сделал хрусткой траву. Холодно! Начали собираться к выезду и готовить вьюки.

Пологой долинкой, идущей от Центрального озера по направлению к Семячику, ехали мы на дол. Как полого и хорошо здесь ехать, как по дороге. Вечером в начале одной из падей остановились на ночлег. Я взял треногу и теодолит и поднялся на дол. Стал засекаться – нужно определить свой путь подетальней. Хорошо был виден Бараний пик и почти вся кальдера, Тауншиц, Кроноцкая, Крашенниникова, Кихпиныч и Семячик. Я торопился и нервничал, так как с моря волнами набегали облака и начинали быстро закрывать вершины сопок. Кроме того, становилось темно и холодно.

Сегодня подъехали к уступу дола, обрывающегося к долине реки Семячик. Едем по его ровной, как пол, поверхности. Только холодный и сильный западный ветер мешает.

Интересна долина реки Семячик. Дол обрывается к ней U-образным склоном, а с левого берега таким же U-образным склоном подходит подножье Семячинского хребта. Сама река врезается каньоном в эту трогообразную долину. Что это? Был ли это ледник или просто приподнятый край дола образовал такой профиль? По пути делал массу рисунков.

Когда мы собирались ехать сюда, люди, уже бывшие здесь, говорили, что мы едем в самые красивые места Камчатки. Действительно, теперь я и сам убежден в этом.

Проснулся рано, и первая же мысль была засечка теодолитом. Небо было изумительно чистым. Пораженный картиной восходящего солнца, не смог больше заснуть. Во время засечек сильно стыли руки и мерзли уши, после каждого отсчета приходилось отогревать руки в кармане. Сильно дымится Березовская. Не знаю, выбрасывает ли она пепел или работают фумаролы. Наверное, фумаролы, так как столб над кратером имеет белый цвет.

Тронулись в путь. Скоро начался березовый лес. В большом количестве попадаются обширные лапиллиевые площади. Начались сухие пади. Ну и глубокие и крутосклонные они. В одной из падей оказался ручей. Напоили лошадей и начали подниматься по крутому склону вверх. Вдруг услышали крик и увидели что-то белое, катящееся по склону. То была белая кобыла с самым ценным грузом. Вел ее Шурка. Он бежал вниз и хотел задержать ее. Я, побледнев от бешенства, побежал к месту происшествия. Лошадь лежала, а Шурка снимал вьюки. Я думал, что лошадь мертва, но оказалось, что она смогла подняться на ноги. Значит, хорошо отделалась. Я посмотрел содержимое ящиков. К величайшему нашему счастью, в обоих ящиках все, кроме одной пробы грязи и разбитой банки, сохранилось. Недалеко от этого места мы остановились на ночь.

Ну и дни. Утром встаешь радостный, бодрый и свежий. Идем по увалам, пологим сухим логам и веселому березовому лесу. Спустились к реке Семячик. Встретили торную медвежью тропу и слань, сделанную явно человеком. Семен Прокопьевич говорит, что такие жерди охотники прокладывают зимой через незамерзающие реки. Приятно было видеть первый след человека после долгих дней отлучки от людского общества. В реке поймали четырех рыб, и на перекус у нас была рыба. Раздал всем по одной щепотке соли, а остальное высыпал на жарившуюся рыбу.

Привели лошадей, навьючили их и поехали дальше. Вот тут-то и начались наши мытарства. Мы решили ехать вдоль реки. Сначала путь был очень хороший – сухой берег, поросший высокой травой. А потом началось болото, сначала мелкое, а потом все более и более глубокое. Лошади барахтались в воде, пришлось снимать вьюки и передавать их друг другу, стоя чуть ли не по пояс в воде. Солнце закатилось, стало холодно, неприятно стыли ноги. Пришлось возвращаться назад. Так что до поселка Семячик, который был уже недалеко, мы сегодня не дошли.

Здесь уже чувствуется присутствие людей, слышны выстрелы, стрекот катера и гудки завода. С утра послал разведчиков искать дорогу в поселок, поэтому выехали поздно – в 11 часов. Сначала дорога была трудной: ехали через болота, переправлялись через глубокие речки, в наиболее опасных местах перетаскивали вьюки на руках. Потом ехали по березовому лесу. И тут стал ощущаться соленый запах моря. Вернее, даже не моря, а океана, величественного Тихого океана. Мелькнула прогалина, и через несколько минут мы были на берегу лимана. Отсюда открывался величественный вид на весь массив Большого Семячика. При вечернем заходящем солнце в этом ландшафте было столько красоты, что мы были вознаграждены за все мучения перехода через сотни болот.

По берегу лимана прошли березовым лесом, уже порядочно вырубленным, и скоро увидали первые рыбачьи лачуги и первых людей. Люди окружили нас и с любопытством смотрели на лошадей, особенно бабы были в возбуждении. Эти рыбаки в основном из Саратовской и Самарской губерний, здесь они уже целое лето, а лошадей еще не видели.

Поехали к рыбозаводу. На тропе, ведущей от рыбалки к заводу, было довольно людно. Проехали немного дальше завода и поселка по берегу и остановились у ручейка в березовом лесу, здесь было гораздо чище, не так загажено.

В столовой встречались с директором рыбзавода, чтобы договориться насчет получения нами продуктов. Пасхин не удержался, стащил с окна корку хлеба. Дал каждому из нас по кусочку. Ну и вкусным же показался нам хлеб! Потом на складе получили консервы и другие продукты, а на пекарне – хлеб, отвели душу разговором о наших приключениях с рабочими на консервном заводе. Сколько на складе банок! И все идет заграницу. На всех банках надписи: «Packed in Kamchatka, Russia”.

Сейчас здесь нет сентября, нет лета, нет осени – здесь сейчас рай. Лучшего нет в мире. Проснулись. Небо синее, от берез густые тени в траве. Торопиться некуда – лежим в кукулях. На это мы имеем право – наработались.

Пошли опять на рызавод. Представитель местной администрации Найденов, исключительно внимательный человек, помог нам достать продуктов на полтора месяца на обратную дорогу и пристроить двоих наших с грузом на корабль, идущий в Петропавловск. Я с глубокой благодарностью, от всей души пожал ему руку, и он почувствовал нашу признательность.

Потом мы отправились осматривать скалистые обрывы мыса и морского берега. Ультрамариновые волны, белый прибой, лазуревое небо, черные скалы и зелень травы! Рыбачьи лачуги на фоне этих декораций. С мыса открывался сумасшедше красивый вид на весь массив Большого Семячика, Кихпиныч и прекрасный белоснежный конус Кроноцкой сопки. Здесь, уже окончательно я расшифровал сироение этих скал. Низ дола сложен перемятыми пепловыми и пемзовыми отложениями, имеющими только локальное распространение. Эта толща кислых пеплов и пемз является подстилкой , на которую излились атакситовые базальты дола, предварительно образовав небольшой мощности туфовый слой. Базальты дола спускались к морю длинными языками.

Набрал полные руки образцов и пошел домой. Уже порядочно стемнело, когда я пришел в лагерь.

Встал я рано, солнце только начало золотить побережье. Сегодня мы втроем едем на Семячинские горячие ключи. Желание поскорее увидеть эти источники, о которых я уже много слышал и читал, заставило меня сегодня так необыкновенно рано покинуть кукуль.

Долго ехали по ровному березовому лесу – не пересекли ни одной ложбинки. Когда уже подъезжали к месту источников, местность довольно заметно изменилась. Появились глубокие, но маленькие долинки. Я ехал и с нетерпением осматривался по сторонам. Все время думал, что встречу чистое поле, на котором будут гейзеры или нечто вроде этого. Велико было мое изумление, когдя я увидел небольшую узкую долинку с несколькими землянками и теплый ручеек с парящей водой. И это все? С большим трудом спустили лошадей по крутому спуску и подъехали к началу теплого ручья. Землянок оказалось штук десять, все они были обитаемыми. Людей оказалось здесь много – это был буквально курорт, а не дикие горячие источники. Вообще, все, что я ожидал здесь увидеть, оказалось наоборот.

Все струи горячей воды выходили из какой-то черной измененной коренной породы по обеим сторонам ручья и были использованы для ванн. Некоторые ванны были выдолблены в коренной породе, некоторые ванны были в деревянных срубах. Все ванные были сверху закрыты балаганом из веток.

Сегодня мы вчетвером выезжаем по берегу океана в Перопавловск. Кутейников и рабочий Андрей остаются здесь с грузом ждать парохода до Петропавловска.

Тропа идет по самому краю обрыва, пешему не страшно, но на лошади опасно. Пришлось ехать чуть в стороне от тропы. Кое-где на мысах я останавливал лошадей и, спустившись вниз, осматривал скалистые обрывы. Потом обрывы кончились, и мы выехали на самый пляж океана.

Лошадям было немного тяжело ехать по черному океанскому песку. Незаметно подъехали к реке Березовой (Карымской). Устье прорезано в океанском песке. Тут же рядом ревут бары и нагоняют воду в устье. Страшным показался мне переезд, решил, что нужно ждать отлива, то есть проезжать через реку рано утром.

Рано утром начали переезжать через реку. Само устье казалось очень мелким. Велел я Ване попробовать переехать на лошади. Сначала было крепкое дно и мелко, потом произошло то, что мы меньше всего ожидали: лошадь завязла, ее подхватило быстрым течением и начало относить к барам. Ваня свалился, но не растерялся и не выпускал повода из рук. Сумел выкарабкаться сам и вытащить лошадь. Поняли мы, что нужно избегать этих проклятых устьев рек, и я послал рабочего на поиски лодки. Успешно переехали реку и опять ровным сухим морским берегом при серой пасмурной погоде едем дальше. Слева необозримый простор океана и рокот баров, справа – хребты и сопки. Много здесь растет осоки, шиповника и жимолости. У жимолости листья уже опали, но много еще ягод. Плоды шиповника здесь необыкновенно крупные, точно яблоки.

Довольно скоро – через два часа – мы были на реке Половинке. Мысль о переправе через устье мы оставили, поэтому оставалось одно – строить плот. Сухих бревен, выброшенных океаном, здесь была бездна. На плоту в несколько приемов мы перевезли груз и перехали сами, и лошади сами прошли через реку, проплыв только метра три через глубокое место в фарватере реки.

Небо изумительно чистое, иней на траве и безмятежно тихий воздух. К вечеру мы были на берегу Жупановского лимана.

Выезжаем дальше. Проехали рыбалку и деревню Жупаново. Знакомая картина: грубые физиономии завербованных, бараки, палатки и засранные окрестности. Путь монотонный и однообразный. То шли болотистым и каменистым пляжем лимана, то выше по березняку, то месили болота. Тяжело было лошадям – часто вязли они.В три часа дня до нас донесся какой-то шум. Сначала подумали, что это звук парохода, но потом различили звук пропеллера. В такой глуши и аэропланы. Через несколько минут показались и аэропланы. Их было три и летели они вдоль берега. По звуку пропеллера и величине корпуса было несомненно, что это бомбовозы. Летели они довольно низко, но красных звезд на крылях мы не видели. Мы дружно решили, что это японцы. Поглазели мы, как дикари, на них и поехали дальше.

Конец хорошей погоде. Сегодня уже пасмурно. Покидаем мы океан и углубляемся в хмурые негостеприимные горы.Часа через два были у Кальперского озера. Озеро, темное и мрачное в окружении таких же мрачных гор, сообщается с океаном. Проводник наш рассказал, что года два назад на берегу озера образовалось два холодных источника: один – с белой водой, другой – с красной, и оба были сильно насыщены газами. Прежде в озере было много прекрасной пресноводной сельди, эти источники мгновенно отравили воду в озере, и сельдь погибла. Толко в этом году, когда источники кончили работать, сельдь снова начала появляться в озере. Наш новый проводник, которого мы взяли в Жупаново, человек бывалый. Живет он на Камчатке с 1910 года и исколесил уже везде. Был проводником Полевого на Богачевку в 1933 году, работал с доктором Тюшевым и знает экспедицию Рябушинского с Келлем, Конради и Комаровым. Любо слушать, как он рассказывает про старину.

Вечером дождь. Вода неприятно капает на одежду и кукуль.

Ночью был иней, сейчас утром небо безупречно чистое. Едем вверх по Кальперской реке,. Часто продираемся через тальники: слышен только треск до шум вьюков, трущихся о ветви кустарников. После перевала едем по долине реки Вахиль. Дорога стала паршивой. Проводник уверяет, что река размыла ее. Сначала с крутого склона свалилась в реку серенькая кобыла, потом в другом месте – елизовская. У Пасхина свалился в воду его огромный рюкзак. К счастью ничего, кроме сахара, не подмокло.

У меня все время болит правая нога. Опасаюсь ревматизма. А тут еще каждый день в ботинках приходится влезать в воду, перебродя ручьи. Поэтому беспрестанно думаю о Налычевских ключах. Возможность поехать туда в октябре придает мне надежду.

Ночью начал идти дождь. Невысокие горы вокруг нас – метров 300-350 – в снегу. Тяжелые свинцовые тучи несутся со стороны Шипунского мыса – ожидать перемены погоды к лучшему нельзя. Утром долго лежали в кукулях и прислушивались к шуму дождя. Часам к восьми, когда дождь немного утих, Шура начал готовить завтрак.

Мы с проводником поехали впереди всех в Островную, остальные едут сзади. Подъехав к Островной, вошел в первый из домиков, проводник уже сидел там за столом и ел. После холодного воздуха теплота избы так приятна. Гостеприимные хозяева сразу же пригласили за стол. Разделся я, вымыл свои давно немытые руки и неловко уселся за стол. Белый хлеб, суп в тарелке и стол, за которым давно уже не приходилось сидеть, все умиляло меня. Не так часто попадаются такие гостеприимные хозяева. Приятно видеть довольство этих в одиночестве живущих людей. Хозяева приехали с материка. После долгих мытарств и на материке и здесь, на Камчатке, они наконец обрели удачную жизнь. Там они были, как многие, горемыками-производственниками, а здесь стали хозяевами: рыбачат, охотятся, имеют корову. Что еще надо? Всем довольны.

Исчезла пасмурь. Во всем великолепии – сопки Коряцкой группы. Как сахарные головы торчат они на фоне синего неба. Утром пили чай, и я, вместо разговора, безмолвно созерцал в окно эти сопки. Покой и радость на душе.

Сегодня мы держим путь к скалистым обрывам Налычевского мыса. Вид морского берега при подъеме становился все красивее и красивее. Березы, тут еще довольно богатые листвой, мешали открыться всему горизонту. Их курчавая золотистая листва так изумительно контрастировала с лазуревым океаном и белым кружевом баров, окаймляющим побережье, и с каменным скалистым массивом острова Крашенниникова. Запыхавшись от подъема, я останавливался и любовался этим волшебным морским видом. Сверху виднелось лиманообразное Налычевское озеро, отделенное от моря узкой песчанистой полосой. Оно было тихим и гладким, как зеркало.

Вверх, вниз и опять вверх, на перевал. Здесь я фотографировал и засекался. А вечером мы были в Налычево. В холодном вечернем небе четко отпечатываются силуэты голубых сопок.

Спали долго – сегодня дневка. Погода пасмурная, дует холодный ветер, и океан неприветливо сер. Деревня Налычево располагается на кошке, в нескольких шагах от прибойной полосы. Все домики выстроились в ряд, передними окнами в сторону океана. Я нашел председателя колхоза, чтобы попросить у него проводника и лошадей для поездки на горячие ключи и попросить продать кое-каких молочных продуктов.

Вечером я сбрил свою рыжую щетину. По прежнему моросит дождик и беспросветно пасмурно.

Встали мы рано, но было так холодно, что делать ничего не хотелось. Столпились около костра и грелись. Стали собираться: Кутейников, Шура и проводник Семен Прокопьвич – в город, а мы с Ваней - на ключи.

Едем долго бесконечной тундрой и все по тропе. Так по ней доехали до места, где был хвощ, и решили остановиться здесь на ночь. Трава сейчас вся сухая, хвощ – единственная еда для лошадей. Я, как всегда в ясный день и в местности, где есть точки для засечек, взял теодолит и отправился засекаться. Возился с теодолитом часа два, приходилось ждать, пока освободиться от облаков та или иная вершина. Так провозился до заката солнца. Неприятно зябли руки. В лагере долго сидел у костра. В палатку не хотелось идти – там было так неуютно и холодно. Все спят, а я все пишу и пишу. Безмолвие ночи нарушает только бряцание ботала моей белой кобылы.

Роскошное утро – небо безукоризненно чистое. Ночь была холодной: вода в наших кружках замерзла до дна. Какая-то необыкновенная тишина в воздухе: все окружающее кажется миражом. К вечеру сегодняшнего дня после 5 дней пути мы дошли до источников. Все осталось без изменения: и вид площади и грифоны.

Только исчезла та зелень березняка, что была здесь в прошлый раз летом. Холодом и грустью веяло от голых берез. Лагерь поставили на том же месте, где была у нас палатка два года назад. Хвоща здесь достаточно.

После обеда пошел купаться в ванну, которую сделали ребята. Сперва было жарко - постепенно влезал в воду, но потом стало великолепно. Лежал до тех пор, пока не стало трудно дышать и не стало сильно биться сердце. Пришлось вылезать.

Вот она, зима. Уже ночью, когда выходил из палатки, с величайшим изумлением увидел, что снега выпало на целую четверть.

Снегом засыпало нашу палатку и наш костер. Утром снегу стало две четверти. К счастью, снег перестал падать, и мое тревожное опасение, что снегу выпадет выше колена, не оправдалось. Стал я расспрашивать проводника Василия Александровича, бывали ли у них такие случаи в то время, когда они были с лошадьми на охоте. Он ответил, что такие случаи осенью довольно часты. Корм для лошадей всегда можно найти: хвощ лошади раскапывают из-под снега, и выбраться на лошадях тоже всегда можно. Он, между прочим, сказал мне, что в Мильково лошади всю зиму находятся на подножном корму – там снегу мало и везде есть хвощ. Там даже в Рождество охотятся на лошадях. После этого разговора я успокоился, но все-таки решил, что пора уезжать отсюда. Сегодня возьму все пробы воды, газа и образцы и этим закончу свое вторичное исследование, опять до смешного кратковременное, этих злополучных Налычевских грячих источников. Мне бы нужно еще два-три дня, чтобы объездить окрестности и разобраться более основательно в геологии этого весьма интересного района.

В половине пятого – уже закатилось солнце – были в деревне Налычево.

	Самое лучшее мясо – баранье (фотография 1953 г.).
	Лагерь в кальдере Узон (фотография 1950 г.).