Осенью 1920 года, когда еще полыхало пламя гражданской войны и на окраинах страны пытались хозяйничать оккупанты-“освободители”, В. И. Ленин с тревогой говорил, что на Камчатке пока фактически командуют японцы, “кому же она принадлежит в настоящее время — неизвестно”.

Сохранение Камчатки и всего Дальнего Востока, этих исконных наших земель, было крупным успехом ленинской стратегии и тактики, одним из тех успехов, в результате которых Советская Россия после тягчайших испытаний обрела целостность и независимость.

23 ноября 1920 года Совнарком утвердил декрет о концессиях. Незадолго перед этим в Москве побывал представитель американских торгово-промышленных кругов В. Вандерлип. С В. И. Лениным он обсудил вопрос о концессии на Камчатке. Выступая на собрании актива Московской партийной организации, Владимир Ильич рассказал об этих переговорах:

“Вандерлип привез с собой письмо Совету Народных Комиссаров. Это письмо очень интересно, ибо он с чрезвычайной откровенностью, цинизмом и грубостью американского кулака говорит: “Мы очень сильны в 1920 году; наш флот будет в 1923 году еще сильнее, однако нашей силе мешает Япония, и нам с ней придется воевать, а воевать нельзя без керосина и без нефти. Если вы нам продадите Камчатку, то я вам ручаюсь, что энтузиазм американского народа будет так велик, что мы вас признаем. Выборы нового президента в марте дадут нашей партии победу. Если же вы сдадите Камчатку в аренду, то я заявляю, что тогда такого энтузиазма не будет”. Это почти буквальное содержание его письма. Перед нами совершенно нагой империализм, который не считает даже нужным облачить себя во что-нибудь, думая, что он и так великолепен”.

Миссия Баядер ляпа, как известно, не увенчалась успехом. Однако и возможности быстро вовлечь явные и предполагаемые богатства окраин в общий экономический оборот тогда не было, В частности, нефть и руду Камчатки страна была, по словам В. И. Ленина, “заведомо разработать не в состоянии”.

Лишь в конце двадцатых годов по-настоящему “дошли руки” до этого края: в общенародный “котел” оттуда начало поступать больше и больше пушнины, золота, леса, рыбы... Особенно ускорилось развитие Камчатки после Отечественной войны. Здесь возникли новые отрасли, а традиционные стали гораздо более значимыми во всесоюзной кооперации. Скажем, в начале шестидесятых годов Камчатка давала уже миллионы центнеров рыбы и рыбопродукции. В минувшей пятилетке общий объем промышленной продукции Камчатской области вырос на сорок четыре процента, Камчатка дает десятую часть общесоюзной добычи рыбы... Развиваются и другие отрасли местной индустрии. Показательно, что за последние десять лет в полтора раза выросло население области.

Но Камчатка лишена своих ресурсов: нефти, газа, каменного угля... Полуостров до последнего времени жил на полуголодном пайке энергии, получаемой только за счет привозного топлива.

Без опережающего развития энергобазы рост промышленности и сельского хозяйства замедлен. Это азбука экономики. Энергетика — основа основ современной машинной индустрии, современной культуры. Не располагая резервными “калориями” и “киловаттами”, трудно планировать эффективное использование природных производительных сил, как бы ни были богаты ресурсы того или иного региона.

Каким же образом решается на Камчатке эта проблема?

... Я расскажу лишь об одном направлении начатой огромной работы, а именно о становлении на Камчатке так называемой геотермальной энергетики. Это новая область науки и техники, целиком обращенная в будущее. У нас на Камчатке геотермальная энергетика особенно перспективна. Этому способствуют природные особенности края. Здесь широко развернулись научньге исследования, действует промышленная геотермальная электростанция. Можно сказать, что это весомые результаты работы ученых и практиков, которую возглавлял Валерий Викторович Аверьев.

Аверьев был простой, легкий человек. Из тех, к кому проникаешься симпатией с первых минут, угадывая за простотой и легкостью высокую порядочность, проницательный ум, недюжинную энергию.

Я познакомился с ним в один из его приездов в Москву через общих друзей. И до этого знал, что Аверьев занят новым перспективным делом — строительством первой отечественной электростанции на горячих подземных водах. Сведения о работе Аверьева и о нем самом уже просачивались тогда в прессу. Правда, все как-то вскользь, “по случаю”. Так, например, “Известия” выступили с большой статьей против спекуляций на камчатской “экзотике”. И в ней же говорилось, что, мол, пора уже литераторам обратиться к рассказу о таких людях мысли и дела, как вулканолог В. В. Аверьев, поскольку именно они переустраивают жизнь на Камчатке.

... До одержимости увлеченный своей работой, Аверьев, однако, скупо отвечал на расспросы. Пригласил лучше попросту приехать и посмотреть все на месте. Обещал всяческую помощь. Но легко сказать — на Камчатку! Шло время, а поездка откладывалась и откладывалась. Пока не случилось непоправимое.

Возвращаясь из Москвы с очередной конференции по геотермике, заместитель директора Института вулканологии Сибирского отделения АН СССР Валерий Викторович Аверьев трагически погиб в авиационной катастрофе.

... День был морозным, липы Ваганькова сотрясал порывистый ветер. Сотни людей пришли на кладбище, многие из них на похороны прилетели с Камчатки.

КЛЮЧ ОТ КВАРТИРЫ   

В Старомонетном переулке в Москве есть дом-муравейник, испокон века вмещающий академическую геологию, гидрогеологию, вулканологию.
Сюда на четвертый этаж, в комнату, заставленную книжными шкафами, я пришел познакомиться с кандидатами наук Кононовым, Поляком и Сугробовым. Познакомиться, поговорить, получить "благословение" перед дорогой.
Кононов сказал:
— Если собираетесь писать об Аверьеве и Камчатке, надо посмотреть литературу, посвященную геотермальной энергетике... А там, на месте, поможет разобраться Сугробов, завтра он вылетает в Петропавловск.
Виктор Сугробов молча кивнул. Этот хмуроватый и замкнутый с виду молодой человек в свое время долго работал на Камчатке с Аверьевым; теперь он преемник Валерия Викторовича по Институту вулканологии.

Длинный залив обступили сопки. За бесконечными виражами дороги последовал наконец крутой спуск в колонне автобусов и самосвалов. Машина выскочила на площадь и круто свернула направо.
Из первого этажа типового дома-коробки смотрел во двор глаз, огромный, во все окно, и цветной, — реклама крохотного магазинчика "Оптика". Мой попутчик и проводник, начальник Ключевской вулканостанции Кирсанов, остановился под всевидящим оком.
— Стоп, — сказал он, скидывая рюкзак, — сбегаю в двадцать девятую квартиру, выясню, где ключи от шестнадцатой.
Скоро вернулся:
— Ну так: в шестнадцатой — живут. Пошли к Чирковым.

Институт оказался недалеко, в десяти минутах пешего хода вверх-вниз по каменным тротуарам, ограниченным желобами для стока воды.

... Сугробов повернул от письменного стола большелобое, бледное лицо.
Показалось, это другой человек, как бы младший брат того, с которым виделись мы в Москве. Черты лица, резковатые, крупные, были те же, и костюм так же аккуратен, и галстук в тон, а человек — переменился, стал весел и прост. С громом отодвинул стул.
— Как долетел? Где устроился?
— Вещи пока у Чирковых.
— Переходи в девятую. Это квартира исполняющего обязанности начальника Паужетской экспедиции Володи Белоусова. Первый подъезд, третий этаж, дверь направо, номера на ней нет, ключ — в почтовом ящике. А вечером поговорим. Собственно, с самим Белоусовым я уже договорился; на твое счастье, у него как раз задержался спецрейс на Паужетку. Завтра-послезавтра вылетает, возьмет тебя. Или, может быть, есть другие планы?
Других планов не было. Я спросил лишь, насколько удобно это — доставать ключи из почтовых ящиков и входить в чужие квартиры.
— Ерунда, елки-палки! В нашем доме так принято... Вот, — добавил Сугробов, извлекая из стола рукопись страниц в двадцать, — вот доклад Аверьева о развитии энергетической базы Камчатки. Это надо освоить в первую очередь.

В девятой квартире за стеклами книжных шкафов стояли фотографии хозяина, крупного мужчины в полевой робе, бахилах, без шапки. Еще — девочка с бантом, дочка. На стене висел черно-белый снимок леса, освещенного солнцем. Возле радиоприемника была готовая к действию магнитофонная приставка с заправленной лентой. Машинально я нажал клавишу.

Опять твои руки,
Опять твои руки так крепко на плечи легли,
Как будто разлуки,
Как будто разлуки стерпеть не могли... —

вот что запел грубоватый, неуловимо знакомый голос, отчетливо выговаривающий слова. И — со сдержанным вызовом:

Мы выбрали сами —
На север, на запад, на юг, на восток.
Мы жизнь расписали
На серые длинные ленты дорог,
И снова дорога
Ведет за собой в предрассветную даль,
А в сердце тревога,
А в сердце — тревоога, а в песне — печаль.

Где я слышал именно этот голос, я понял лишь после того, как выключил магнитофон: это запись голоса Аверьева. Может быть, он пел здесь эту песню, в девятой квартире.

“ЧТО КАСАЕТСЯ ДО ОГНЕДЫШАЩИХ ГОР И КЛЮЧЕЙ...”   

В том же ряду неистощимых источников энергии — глубинное тепло Земли. К поверхности его выносят восходящие горячие (термальные) воды. Несложные расчеты показывают, что суммарная энергия горячей воды и пара на доступных современной технике глубинах соизмерима с запасами тепла всех вместе взятых известных и предполагаемых месторождений угля, нефти, газа, торфа, сланцев, то есть традиционного топлива...
И снова — как взять? Как использовать хотя бы ту малую часть подземного тепла, что выносится термальными водами? Как обратить его в другие виды энергии, в частности в электричества?...В центре Италии, в Тоскане, близ городка Лардерелло, первый турбогенератор на струях пара, вырывающегося из-под земли, начал действовать более семидесяти лет назад. А сейчас общая мощность промышленных ГеоТЭС в Лардерелло превосходит четыреста тысяч киловатт.

Кстати говоря, пароводяные источники Тосканы еще с середины прошлого века используются для получения борной кислоты и буры — ценнейшего химического сырья. В последние годы одновременно с выработкой электричества здесь добывали ежегодно около пятнадцати тысяч тонн борной кислоты, буры, хлористого аммония и т. п. Это пример классический, как, скажем, и ссылки на опыт Исландии, хозяйство которой во многом построено на использовании тепла природных горячих вод.

Но вот другие примеры.

Новая Зеландия. Здесь в районе Вайракей за два десятилетия мощность геотермальных электростанций достигла более трехсот тысяч киловатт. Этот вариант развития энергетики — на подземном тепле — в Новой Зеландии принят после сравнения экономичности разных видов электростанций (тепловых на привозном топливе, атомных и т. п.). Стоит подчеркнуть, что, как и наша Камчатка, Новая Зеландия расположена в Тихоокеанском вулканическом поясе, богата месторождениями геотермальных вод и лишена более или менее значительных ресурсов угля, нефти, газа.

Камчатские гидрогеологи и геотермики любят цитировать С. П. Крашенинникова. Описывая свои путешествия 1737—1741 годов, он сообщал:

“Что касается до огнедышащих гор и ключей, то едва может сыскаться место, где бы на столь малом расстоянии, каково в Камчатке, такое их было довольство...”

Крашенинников описал шесть территориальных групп горячих ключей.
В работе крупнейшего советского вулканолога Бориса Ивановича Пийпа, опубликованной в 1937 году, описаны шестьдесят четыре группы термальных ключей Камчатки. С тех пор здесь обнаружено еще чуть не столько же. Кстати, знаменитая Долина Гейзеров открыта лишь в 1941 году.

Многие горячие ключи выводят на поверхность пароводяную смесь с температурами свыше ста градусов. Это источники Долины Гейзеров и Узона, паужетские термы, Большие банные (какое название?!), Жировские, Киреунские и другие. Чтобы выяснить возможность их освоения, в 1955 году на Камчатку была направлена геотермальная экспедиция Академии наук СССР. Она и обосновала необходимость промышленной оценки Паужетского месторождения горячих вод на юге Камчатки с целью строительства здесь Гео-ТЭС.

Почему именно Паужетка?

Паужетские источники дают много природного пара и кипятка, не снизили активности по крайней мере со времени путешествий С. П. Крашенинникова, то есть за последние двести с лишним лет. Крашенинников писал о них:
“Ключи бьют во многих местах, как фонтаны, по большей части с великим шумом в вышину на один и на полтора фута. Некоторые стоят, как озера в великих ямах, а из них текут маленькие ручейки, которые, соединяясь друг с другом, всю помянутую площадь как бы на острова разделяют и нарочитыми речками впадают в означенную Пауджу”.

Затем, Паужетские термы по геологическому строению и режимам аналогичны источникам Вайракей в Новой Зеландии, где хорошо отработана технология получения электроэнергии.

В-третьих, Паужетка, по камчатской мерке, находится в относительно доступном месте. Она в тридцати километрах от Охотского побережья. Имеются и потребители энергии — Озерновский рыбокомбинат с большим поселком, рядом — рыболовецкий колхоз.

Госплан СССР по представлению Академии наук обсудил и принципиально решил вопрос о начале работы. И Паужетка стала опытным полигоном.
Первая же скважина, пробуренная здесь в 1958 году, дала фонтан горячей воды и пара, пригодного для использования в турбинах. Как и ожидали, температура пароводяной смеси в недрах на небольшой глубине оказалась около двухсот градусов. Бурение продолжалось.

В 1962—1963 годах уже десять скважин более года безостановочно проработали на Паужетке в опытном эксплуатационном режиме. Выявленные промышленные запасы воды и пара оказались большими, чем требовалось по первоначальным наметкам для проектирования ГеоТЭС.
Вдобавок результаты бурения сразу же вышли за рамки чисто технического достижения. Они дали огромнейший материал и науке. Не зря Аверьев позднее писал, что паужетские термы — природная лаборатория. В этой лаборатории отчетливо видны особенности процессов образования некоторых минералов. Паужетские скважины, считал Аверьев,— золотой фонд геологов, исследующих связь месторождений полезных ископаемых с гидротермикой.

19 апреля 1963 года Совет Министров СССР принял постановление “О развитии работ по использованию в народном хозяйстве глубинного тепла Земли”. И решено было проектировать, строить Паужетскую геотермальную станцию.
Подобных проектов у нас еще не было. Заграничный опыт можно было использовать лишь с очень большой осторожностью. Ведь каждая природная система горячих вод своеобычна, и потому при строительстве ГеоТЭС типовые решения непригодны.
Паужетской станции дали титул “опытно-промышленной”, решили, что первоначальная мощность ее не превысит пяти тысяч киловатт.

В. В. Аверьев, инициатор этой работы, стал и организатором ее. Рядом трудились другие энтузиасты, например опытный инженер-энергетик Б. М. Выморков. Сам проект составляли в Теплоэлектропроекте (ТЭПе) Министерства энергетики и электрификации СССР, там была для этого создана особая группа.

Паужетская ГеоТЭС работает уже более десяти лет. Пока что она остается единственной у нас электростанцией на горячих подземных водах.

ЗА ОРЛИНЫМ КРЫЛОМ   

Миндлин Михаил Григорьевич — камеральные работы, 1961 год

Дорога поднималась через мост на бугор, к поселку. Из-за бугра торчали крыши, антенны, трубы котельных рыбокомбината. От поселка неслась грузовая машина. Вот она спустилась на раскисшую пойму... Фырча, подкатилась. Не дождавшись полной остановки, из кабины выскочил сухопарый пожилой человек в круглых очках, дождевике до пят, резиновых ботфортах.

Это и был Миндлин, заместитель начальника экспедиции по административно-хозяйственной части. Под его разбойничий крик “Сарынь на кичку!” (любимое, выяснилось, присловье) в кузов были перегружены вещи, влезли люди, и грузовик поскакал по ухабистому пути вверх по реке.

Из-под лежащего на хребте снега вырывались ручьи. Склон порос высокой травой, яркими цветами.

— Сарынь на кичку! —кричал, обращаясь к Белоусову, Миндлин.— Метеослужба сообщила, что погоды нет и не будет! Это же повезло, что я в Озерной задержался! Я в банке был, понимаещь?

Река развернулась поперек дороги. Рядом с остатками старого моста здесь строили новый, более основательный.
Принеслась с того берега дюралька с мотором, в лодочке двое: на носу — голубоглазый блондин в белой сорочке с галстуком, куртке с погончиками, и брюки заправлены в вычищенные сапоги, и на крепком белом лице банный румянец, а в корме, .у руля — бородач в алой шапочке и вольно расстегнутой рубахе.
Блондин бесшумно и точно выпрыгнул, заговорил тонким голосом; парень в алой шапочке — с папироской, зажатой твердыми губами — вышел из лодочки не спеша. Первый был экспедиционный шофер, второй — старший лаборант Вадим Сабуров.
Они споро загрузили лодку, посадили женщин, отпихнулись от суши, мотор затрещал, вираж был прекрасен, лодка в момент очутилась на том берегу.
Затем еще рейс, еще... За переправой стояла машина — ЗИЛ с высоко надстроенными бортами.

...Она въезжала на скользкие косогоры, сползала в глубокие колеи и вновь начинала движение по восходящей. То почти плыла, то, как танк, раздавливала рыжую глину, тяжело и замедленно переваливалась на камнях.

Впереди на фоне хребта, будто поросшего нежно-зеленой шерстью, между конусами заснеженных сопок колебались столбы пара — один, два, три, четыре...

Машина выбралась из зарослей ивняка. Дорога стала получше. Слева показались коттеджи поселка эксплуатационников, справа — бараки экспедиции. Вдали голубел прямоугольник ГеоТЭС. Оттуда слышался гул, вышагивали к реке опоры ЛЭП.

Пар и отработанный кипяток извергаются непрерывно. Станция в пару, как в дыму. Она у подножия хребта, сразу за ней — пологий подъем, густая трава, цветы — желтые, белые, голубые. Попадаются и бархатистые черные колокольчики. На лугу над станцией и поселком — местное кладбище, обелиски со звездами и фотографиями, металлические оградки. Всего пять или шесть могил. Вот могила Флоренского Михаила Павловича, бывшего заместителя начальника экспедиции. Погиб он на переправе через Пауджу, в полую воду...

Если бы не трубы на склоне и не хвосты пара у скважин (все вышки демонтированы, осталась одна — у самой станции), то похоже было бы на нефтеразведку. Но не мазутом и нефтью залита здесь земля, а белесой кремневкой — то есть солями кремниевой кислоты. Она выделялась при пробных выпусках пара. И деревья покрыты светло-серым налетом. Вдали над слиянием рек Озерной и Пауджи врезан в небо выступ водораздела, напоминающий крыло большой птицы. Скала так и называется — Орлиное крыло.
Можно считать, что Паужетская ГеоТЭС и экспедиция Института вулканологии расположились под Орлиным крылом.

Непосредственно от термальных площадок подымается пешеходная тропа на Камбальный хребет.
В оспинах, ямах, дырках, проевших красно-бурую глину, дышала и пучилась коричневая жижа. Лопались пузыри. Слышались шорох, клекот, даже как будто подземный гул. Глину и гравий пробивали тонкие струйки пара. Здесь и зимой не бывает снега: он тает, едва долетев до земли.
Внизу, в пойме Пауджи, бурлили кипящие источники.

Тропа выводит в заросли трав, фантастических, буйных. Тут и там — раскидистые каменные березы. Они сближаются, образуя что-то вроде аллеи. За ними невдалеке алыми шишечками цветет кедровый стланик. Тропа поднимается, переходя из оврага в овраг. Шагаешь по плечи в траве, входишь в нее с головой. Стволы ольхового стланика, растущие почти горизонтально от корня, над тропой аккуратно обрублены. На болотцах в устьях оврагов тропа пропадает, воткнуты колышки-указатели. А вот и снег. Странно видеть его в буйной зелени. Из-под него бегут ручьи, ручейки, ручьищи. Выше, где кончается лес, там трава на лугу по пояс и на площадке стоят метеорологические сооружения. Есть и домик с толевой крышей. В общем этот луг напоминает газон запущенного ботанического сада. А еще выше — снежники, они широкими языками сходят в овраги.

Беспощадное солнце, ни ветерка... На снегу сапоги заскользили, налетели откуда-то комары, и пропала тропа. Вправо и влево от снежника — непролазный ольхач, ветви карликовых деревьев пружинят и так перепутаны, что не поймешь, какому деревцу что тут принадлежит. Стланик бил по ногам, цеплял за одежду, лез в глаза и за пазуху. Когда в третий раз он меня выкинул на опушку (я было собирался пройти напрямик!), на руке не оказалось часов. Стланик сорвал их, как грабитель в драке.

Снова переходя овраг по стежке, протаявшей в снегу, я ухнул по грудь, угодил в туннельчик. Там бежал бойкий мелкий ручей. И я еще удачно попал: мог провалиться и с головой, да не в ручей, а в подснежный поток с водопадами...

Спускаясь, я обнаружил у начала снежника на моховом болотце заросли рододендронов с крупными оранжевыми цветами.

На Паужегке любят цветы, но эти мохнатые жесткие колокольчики — самые уважаемые. Они вечнозеленые, сохраняют листву и под снегом. Внесенные зимой в тепло, наливают бутоны и распускаются.

С легкой руки Аверьева здесь привился обычай: мужчины в конце февраля на лыжах уходят в горы и в поисках рододендронов раскапывают завалы снега. Расчет такой, чтоб внизу, в поселке, цветы распускались к Восьмому марта.

СЕРДЦЕ АЛАИДА   

— Мы тут на Паужетке и вообще на Камчатке,— не спеша говорит Белоусов,— как бы естествоиспытатели, в старинном смысле. Наблюдаем, понимаешь, явления природы. Если кратко рассказать о геотермике, то представляется такая схема: часть внутреннего тепла Земли затрачивается на магматизм, на работу вулканов, еще часть — выносится на поверхность водой по трещинам, связанным с зонами глубинных разломов. В недрах вода перегрета, циркулирует под большими давлениями. А при подъеме она, естественно, бурно вскипает, стремится фонтанировать. Вскрывая водоносные горизонты скважинами, мы вызываем эти фонтаны искусственно и направляем пар на турбины...

В прибрежных кустах сидим на связке реек, скрученных проволокой. Ждем, чтобы “сверху”, с Курильского озера, вернулись Вадим Сабуров и Женя Мусатов.

Мусатов — заведующий пунктом ТИНРО (Тихоокеанский институт рыбного хозяйства). По совместительству он там, на озере, и механик, и радист, и шофер, а прежде работал в геотермальной экспедиции.

В первый рейс к озеру парни ушли давно, увезли вещи и Саньку Сабурова — пятилетнего мальчика.

Вторым рейсом должны забрать остальных — по случаю субботы на Курильское озеро собралось много народу. Белоусов, впрочем, не едет, он здесь “за компанию”, провожает. Но проводы затянулись.

— Было время,— сообщает он, поглядывая на воду,— я в этом месте речку переплывал. Вещи в руке — и пошел. Теперь уж не стал бы — холодна...

Белоусов посасывает губу, приглаживает кудри. Что-то мне вдруг напомнили некоторые его жесты, интонации. Тогда, у реки, не сообразил, понял позже: это смутно знакомое осталось в нем, видимо, от Аверьева. Так мальчишки порой бессознательно подражают вожакам дворовых компаний.

На Камчатку впервые Володя Белоусов попал студентом-дипломником МГУ. В истории исследований юга полуострова значится маршрутная съемка В. И. Белоусова у мыса Сивучьего и в окрестностях Курильского озера. Тогда же, наверно, и речку переплывал. За год до моего приезда на Паужетку он защитил кандидатскую диссертацию. Научным руководителем был Аверьев.

— Да,— напутствует он,— дальше вверх по реке увидишь красивое место — Кутхины Баты. Торчат, как зубы, скальные останцы. По легенде древних курил, это лодки — баты — бога Кутху, творца Камчатки. Будто бы он, уходя, поставил их на просушку. Так и стоят. Легенд очень много. Селифонова попроси — расскажет, он все знает.

Миша Селифонов находится здесь же. Рейки, на которых мы с Белоусовым примостились, он собирается доставить на озеро. Кроме них везет с Паужетки длинные дюралевые трубки, стальные угольники и рюкзак, набитый продуктами.

Селифонов изучает биологию молоди красной рыбы, нерки. По специальности он, стало быть, ихтиолог, научный работник. Этот бывший москвич из коренной московской рабочей семьи с виду суров — молчаливый, ловкий, несуетливый. Под его расстегнутой меховой курткой голубеет тельняшка. На коротко стриженной голове — старенький летный шлем. На Курильском озере Селифонова ожидает четырехлетний сынишка.

...Лодки все же пришли, уже перед сумерками. Первую Мусатов привел, вторую — Сабуров. Оба вышли на берег тихие, чем-то озабоченные.

Селифонов прыгнул в корму, лодка скользнула, мотор завелся, грохот реки и рев “Вихря” слились, и — пошли, пошли дюральки по изгибам невидимого фарватера против брызг и напора мускулистой воды. На мелях потряхивало, как на ухабах. Селифонов всматривался — не зацепить бы камень мотором. Торчали полузатопленные под берегом коряги, крутились водоворотики. Впереди возвышались сахарными головами Желтовская и Ильинская сопки, справа громоздились лавовые купола Дикого гребня, исчерченные снеговыми морщинами. С обрывов спускался лес.

Вот лодка выскочила чуть не к подножию сопки, но нет — сопка отделена длинным мысом,— и устремилась к берегу, а с другого раздался оглушительный лай. У самой воды там рвались привязанные собаки. Миша выключил двигатель, ударила по ушам тишина. Лодка вползла в траву. Щербатый дядька поймал причальную веревку. За его спиной на бочках и кольях были развешаны, выложены вывернутые наизнанку спальные мешки, рюкзаки, вьючные сумы.

Оказалось, в первом рейсе парни попали в аварию. Мотор заглох, их понесло на корчи (полузатопленный кустарник), река выбила из-под ног лодку, перекувырнула.

Было неглубоко, оба встали на дно. Но в лодке был еще пятилетний Саня Сабуров. Он нырнул вместе с рюкзаками и железяками. И тут же выплыл. Сам. Как мужчина. Даже не успел испугаться... Подробности эти разъяснились позже, за столом, накрытым на половине Мусатовых.

Стрекотал движок. Разутые ноги грелись в медвежьей шкуре. Широкие самодельные полки провисали от журналов и книг, у окна, затянутого тугой марлей, были цветы...

Самым красноречивым здесь оказался Иван Иванович Габов, рабочий пункта ТИНРО, который встретил Вадима и Женю на берегу.

Сонный Саша Сабуров, переходя с рук на руки, таращил глазищи. Он был выдержан и молчалив, как родители, красив, как они и как только может быть красив здоровый спокойный парень пяти лет. Ему было жарко. После купания в Озерной его растерли спиртом.

Сабуровы оба— уральские. На Паужетке они живут безвыездно с основания поселка экспедиции, то есть с конца пятидесятых годов. Собственно, ветеран и Саша Сабуров, он видел “Большую землю” только во время родительских отпусков.

Когда-то в Свердловске Вадим, мальчишкой еще, учился в аэроклубе, после школы пошел на завод, а затем поступил в училище ГВФ и стал вертолетчиком — специальность еще была редкой.

Ольга закончила библиотечный техникум и вместе с дипломом библиотекаря ей вручили — по ее просьбе — назначение на Камчатку.

На Камчатку они поехали вместе — вроде бы в свадебное путешествие. Здесь и остались. Как в точности вышло, рассказывать не берусь, но слышал, что Сабуровы познакомились в Петропавловске с Аверьевым или он разыскал их — и очутились на Паужетке.

У Вадима много обязанностей — и по службе, и принятых на себя добровольно. Документирует скважины, ведет гидрогеологические наблюдения на источниках, участвует в полевых маршрутах, строит временные лагеря у вулканических кратеров, ремонтирует лодочные моторы, заготавливает дрова. Он и слесарь, и электросварщик, и охотник, и каюр (хорошо управляется с собачьей упряжкой), и проводник неизменный, если требуется вывести “в поле” ту или иную группу приезжих, а их на Паужетке бывает немало.

Ольга заведует клубом и библиотекой, она депутат Озерновского Совета.

Зимами Сабуровы ходят на лыжах, летом они, чуть ли не единственные в поселке, всей семьей регулярно купаются в ледяной воде здешних рек. Сильные, молодые, красивые, они не суетны, добросовестно работают, полагаясь на свои умелые руки, свой разум и на друзей-товарищей.

В общем, Сабуровы на Паужетке уже около двадцати лет и, вероятно, не оставят ее, если даже в окрестностях, на Курильском озере, появятся толпы туристов и тут начнут строить гостиницы, пансионаты, мотели... Похоже, на юге Камчатки Вадим и Ольга нашли для себя единственное место на земле, какое многие ищут всю жизнь. Эту землю они обживали, благоустраивали и украшали своим трудом, Здесь растят сына.

Конечно, мир Сабуровых не ограничен рамками Камбального хребта, берега моря, речной долины, но для них Паужетка— символ щедрого на отдачу большого мира. И не случайно Аверьев с ними крепко дружил и дорожил этой дружбой.

День выдался редкостно тихим, солнечным. Ихтиолог Ирина Александровна Носова собралась отработать на озере очередную “станцию” (серию наблюдений). Сабуров вывел лодку в плес, где река переходит в озерный залив, и она рванулась в блеск солнца, в дрожащие отражения белых сопок и темного леса. Мотор был выключен в центре озера. Казалось, мы в середине звезды. Солнце палило, Вадим разделся по пояс. Тишина была непривычной, даже гула реки не слыхать.

Курильское озеро невелико, в диаметре километров десять. Форма его округлая, как у многих озер вулканического лроисхождения, глубина до трехсот метров при необычайной прозрачности воды. Говорят, Курильское озеро— Байкал в миниатюре: воды чисты и холодны, “население” своеобразное.

Как-то на конференции вулканологов Аверьев, приглашая коллег посетить Паужетку, со всесоюзной трибуны заявил, не колеблясь, что Курильское озеро лучше Рицы.

Тросик уходил в гладкую воду. Сто, сто пятьдесят, двести метров... Минутная остановка... Затем быстро, но равномерно крути лебедку, выхватывая пробоотборник, планктонную сетку либо термометр. В пробирке с водой кувыркались микроскопические цилиндрики — циклопы, планктон, ими питается молодь нерки, живущая в Курильском озере по два года до выхода в море.

“Станция” была кончена, и снова завелся мотор, лодка полетела к островам, высовывающим андезитовые горбы, похожие на плавники причудливых рыб. В гнездах, едва прикрытых длинноперой травой, среди прядей сена попискивали птенцы. Чайки кружили над головой, тревожились. Иные чаята уже опушились, другие — мокрые, только-только выбрались из скорлуп. Тут же лежали пестрые крупные яйца — аккуратнее перепрыгивай по камням, чтобы случайно не угодить в гнездо.

Двуглавый конический островок Сердце Алаида против солнца казался черным. С ним связана одна из самых поэтических местных легенд.

Алаид, вулкан на острове Атласова в Курильском архипелаге, в ясную погоду виден с камчатского побережья; в давние времена он будто бы находился в Курильском озере. Вершина эта, рассказывает Крашенинников, “фигуру имеет круглую и состоит из одной превысокой горы... И понеже она вышиною своей у всех прочих гор свет отнимала, то оные непрестанно на Алаид негодовали и с ней ссорились, так что Алаид принуждена была от неспокойства удалиться и стать в уединении на море; однако в память своего на озере пребывания оставила она свое сердце... Путь ее был тем местом, где течет река Озерная, которая учинилась при случае оного путешествия; ибо как гора поднялась с места, то вода из озера устремилась за нею и проложила себе к морю дорогу”.

В пересказе Миши Селифонова всплыла еще подробность легенды. Будто Алаид был мужчиной, имел возлюбленную — Самангу, расположившуюся архипелагом против сопки Ильинской. Так вот, Саманга не смогла уйти в море следом за Алаидом. И оставил он на Курильском озере сердце...

Легенда характерная для Камчатки. Есть сказка о горе Шивелуч, вулкане Ключевской группы. Шивелуч будто бы тоже снялся со старого места и ускакал, после каждого прыжка оставляя по озеру. А там, где он стоял сначала, образовалось Кроноцкое озеро, крупнейшее и красивейшее на Камчатке.

Земля здесь ”живая”, дышит паром, источает кипяток, фыркает извержениями, содрогается в землетрясениях. Почему бы по ней не бродить и не прыгать высоким горам?

...На выходе из проливов Саманги, где с грубых андезитовых круч свисают заросли кедрового стланика и березы укоренились в расщелинах, лодку прихватил шквал — обычное явление для Курильского озера. То было тихо, жарко, вода стекленела, а то вдруг ветер ударил, холодный, резкий, и стали дробиться отражения в воде, и вся поверхность ее взъерошилась мелкими крутыми волнами.

Вадим держал ближе к берегу. Лодку трясло, как телегу, несущуюся по немощеной дороге. Ветер пронизывал, стало холодно и в телогрейках. А из-за Дикого гребня распространялись перистые облака вроде кошачьих хвостов — к непогоде.

ГЕЙЗЕРЫ — МОДЕЛИ ВУЛКАНОВ   

Гидрогеолог Юра Хаткевич позвал меня жить к себе. Жена и сынишка уехали в Петропавловск, и Юра скучал в одиночестве. Правда, у крыльца томился на привязи Серый, добродушный кобель из ездовой упряжки, так что одиночество Юры было неполное.
В тот же вечер по рации поступили сведения о том, что на Паужетку прилетает Сугробов. И не один. С ним — московские геохимики, ленинградский профессор и аспирант Валерий Дрознин.

Появление людей из “большого мира” для Паужетки всегда событие. Тем более Сугробов! После того как не стало Аверьева, Виктор Сугробов, его друг и преемник, полномочен решать бесчисленные вопросы жизни экспедиции. Вдобавок Сугробова, одного из основателей и ветеранов поселка, Паужетка знает и любит.

...Прибыли они морем, не дождавшись летной погоды. Вскоре уже Сугробов, стоя у машины посреди единственной улицы, улыбался, блестел очками и пожимал руки паужетцев своей широкой твердой ладонью. Из кузова выпрыгнул Дрознин, взвалил на плечи рюкзак. В руке его был еще один, под мышкой — пара резиновых сапог, а на груди — широкоформатная камера “Турист” с вываленной гармошкой и киноаппарат.

Дрознин, аспирант Института вулканологии, был знаком мне по первому дню пребывания в Петропавловске, вернее, первому суматошному вечеру. По образованию он физик, по профессии — вулканолог, из тех, что лазают в кратеры “живых” вулканов.
Он втащил снаряжение в квартиру Хаткевича, свалил на пол. Следом за ним шел пожилой человек, нес зачехленные удочки. Ленинградский профессор...

— Познакомьтесь, Илья Исакович! — сказал Дрознин.

Профессор деликатно заулыбался и закурил “Беломорканал”. Заговорил он свистящим шепотом — горло больное.

И. И. Палееву было тогда шестьдесят семь лет. На Камчатку попал он впервые, однако на диво быстро освоился. Его живые глаза перебегали с предмета на предмет, папироска оптимистически пыхала. И он спрашивал, спрашивал, спрашивал:

— Как располагаются изолинии поверхности вашего термального поля? На ГеоТЭС конденсаторы смешивания или вакуумные? Каковы температуры пароводяной смеси в недрах и при выходе из скважин?..

— Можно ли гольца ловить спиннингом? Блесну он берет или нет? — Вы говорите, лучше всего — на икру? А где вы берете икру? Вероятно, ее предварительно надо отварить!..

— Вот эта собака Серый — это ездовая собака? А сколько собак в упряжке? А чем вы их кормите летом? А зимой? А можно их на охоту брать? А где нарты? Вы лично умеете управляться с собаками?..

— Какие все-таки сапоги здесь лучше — кирзовые или резиновые? Чем вы смазываете кирзовые? Кажется, есть специальная мазь? Она хорошего качества?..

Шофера, который возился у дома с лодочным мотором (ребята решили свозить Палеева на Курильское озеро), Илья Исакович озабоченно спросил:

— Чем будете затягивать этот болт? — и предложил со скромным торжеством: — Если хотите, у меня в портфеле есть острогубцы...

Один из лучших в стране специалистов по пароводяным смесям, физик школы А.Ф. Иоффе, профессор Палеев был приглашен Институтом вулканологии на Камчатку для консультаций по теории гейзеров.

При слове “гейзер” любому представляется бьющий из земли могучий фонтан. Некоторые добавят, что это фонтан кипятка. Гидрогеологи уточнят: гейзеры — разновидность пароводяных кипящих источников.

Глубинные воды, питающие гейзеры, перегреты до температур в двести — триста градусов. Подымаясь по сравнительно узким каналам, вода бурно вскипает. Под пробкой поверхностной холодной воды пар накапливается, как в бутылке. Происходит извержение. Весь цикл включает несколько стадий.

Первая стадия: в озерке или яме прибывает вода, температура ее повышается. Вторая стадия: общий подъем воды прекращается, зато видны отдельные всплески. Они становятся чаще и чаще. Вспучиваются пузыри пара. Третья стадия: очередной всплеск перерастает в высокий выброс, взметывается фонтан. Струи воды и пара взлетают подчас на десятки метров. Затем фонтан опадает, вода “уходит”, парящая поверхность ее успокаивается до начала нового цикла.

Механика действия гейзеров во многом еще неясна. А знать ее надо. С первых же шагов бурения на Паужетке оказалось, что некоторые скважины сходны по поведению с природными гейзерами. Значит, разведка и эксплуатация геотермальных месторождений немыслима без разработки теории гейзеров. С этим и был связан приезд И. И. Палеева на Камчатку, непосредственно на Паужетку.

Сугробов пояснил, что это инициатива Аверьева: приглашать для разовых консультаций видных ученых— физиков, химиков, энергетиков.

— Между нами говоря,— заметил еще Сугробов,— я рассчитываю на содействие Ильи Исаковича и в одном практическом деле. Нам позарез нужен малогабаритный приборчик, вроде калориметра-автомата. Для замеров в скважинах. Маленькая такая штучка. Сами этот прибор сконструировать, изготовить не можем. А у Ильи Исаковича в Ленинграде—мощная лаборатория с современным оборудованием...

С Курильского озера Палеев вернулся полный энтузиазма:

— Вы знаете ихтиолога Ирину Александровну Носову? Очень толковая женщина! Она показывала циклопиков. Очень интересные; А само озеро> верно, не хуже Рицы. Суровое, но в этом своя прелесть.— Он водрузил: на стол полиэтиленовый мешочек с рыбой.— Вот... Поймал сегодня после обеда;.. А на Кутхиных Батах мы с Дрозниным встретили медведя. Довольно большого. Он удрал; испугался. Действительно здесь так много медведей?

— Много,— умудренно сказал Хаткевич — особенно когда нерест. Они за рыбой охотятся. Илья Исакович в раздумье заметил:

— А у нас в Ленинграде охотники вскладчину покупают берлогу. Выедут человек пятнадцать, встанут полукругом — и пошла канонада,..

Сугробов показывал на местности направления разломов, с которыми связаны выходы горячих вод. Он о каждой скважине говорил, как о живом существе: биография, характер, перспективы. Все цифры на память — глубины, температуры, кубометры, тонны, расходы воды и пара по скважинам и суммарные.

Лоб Ильи Исаковича морщился продольными складками. Казалось, если дать ему волю, он из любопытства пооткручивает на скважинах вентили, попытается заглянуть во все дырки и попробует перегретый пар на ощупь своими веснушчатыми пухлыми пальцами.

...К вечеру целая демонстрация собралась, в том числе инженеры с ГеоТЭС и приезжие химики. Впереди шли Сугробов, Белоусов, Палеев. Вадим Сабуров нес гаечные ключи. Толпа повалила в овражек к законсервированной скважине смотреть пробный выпуск природной пароводяной смеси.

По мере того как Сабуров откручивал вентиль, люди, стоявшие сперва тесно, отодвигались от жерла скважины, нацеленной в небо, как крупнокалиберная гаубица. Вода была вровень с краями. Вот она шевельнулась — и все отпрянули.

— Сперва тихо пойдет,—заметил Сабуров и ткнул прутиком.— Сперва-то тихонько...

Вода вспучилась, как в гигантском фонтанчике для питья, бугорком, затем бугром — и стала расти. В недрах возник гул, приблизился, превратился в глухой рев. В пасмурное небо взметнулся фонтан белого пара, выкинувшего водяную пробку. Не слышно стало человеческой речи. Под облаками верхушка фонтана переломилась, оборотилась стелющимся по ветру шлейфом, заморосил теплый дождик.

Сабуров вновь подобрался к вентилю, принялся закручивать его, фонтан начал медленно опадать. Сабуров будто заталкивал в преисподнюю джина через железное горло скважины. Палеев свистящим шепотом спрашивал:

— Существует ли усредненный уровень, на котором во всех скважинах идет вскипание? Или в каждой скважине вода вскипает на своей высоте? То есть, насколько свободен водообмен в системе глубинных трещин и как точно попадают скважины в главные каналы системы?..

Дома после кофе Илья Исакович среди общего разговора как бы вдруг отключился. Отодвинул чашки и консервные банки, примостился на краю стола с “амбарной книгой” — гроссбухом, на треть исписанным математическими знаками. Взял монографию о Паужетке.

— Немного позанимаюсь,— он подпер рукой белую голову.

Дрознин потихоньку увел всех из комнаты.

— Вот так он может засесть на сутки. Это называется “позанимаюсь”!

Неоглядность ночи подчеркивали огни ГеоТЭС. На слабом ветру перед ними качались призрачные завесы пара.

— Пошли на станцию,— сказал вдруг Сугробов,— посмотрим. Приятно, черт возьми: словно плывет корабль. Сотни тонн пара, турбины... До сих пор не пойму, как это все сюда затащили.

— За что люблю Паужетку,— заметил Дрознин,— за это вот ощущение. Чувствуешь себя богом, венцом творения.

Спотыкаясь о трубы и железяки, оступаясь в ямы и колеи — число их удесятерилось с темнотой,— мы пошли напрямик. Дрознин двигался первым. Казалось, в темноте он видит как кошка.
Сеялся дождичек. На бетонной площадке перед зданием станции Дрознин дождался нас, закричал:

— Влезем на вышку, а?

— Давай! — после минутного колебания согласился Сугробов.

Тридцатиметровая монтажная вышка стоит у самой станции над скважиной Э-1, что значит “эксплуатационная первая”. Скважина работает во всю, а вышка не демонтирована, руки не дошли. Сняты лишь лесенки “первого этажа”.

Дрознин вспрыгнул на трубу, пошел по ней скорым шагом, уверенно вступил в пар, свист, брызганье кипятка. Острые горячие струйки прыскали из вентилей. Свет и тени в пару мешались причудливо. Казалось, все движется. Указывая на устье скважины, Сугробов крикнул:

— Шесть тонн пара и примерно шестьдесят тонн кипятка в час!

На самом верху было как на клотике судовой мачты. Даже легкое покачивание ощущалось, будто вышка плыла над смешением света и пара.

— Звук! — закричал Сугробов.— Свист! Как они работают здесь, елки зеленые?! Надо с Наймановым поговорить, неужели нельзя поставить заглушки?

— Брось, все нормально! Пусть ревет на весь мир. Это здорово, что ревет! Чем громче, тем лучше!

Станция продолжала работать. Пар смешивался с дождем.

— Хоть бы на опоры высоковольтки догадались фонари поднять, дорогу бы как-нибудь осветили, вечером черт ногу сломит! — продолжал Сугробов.

Дрознин — свое:

— Слушай, а если отсюда на Камбальную провести канатную дорогу, а? Для наблюдателей экспедиции и для слаломистов, а? Сел в креслице, ноги свесил — фырр! — и там.

— Елки зеленые,— сказал Сугробов,— а работает ведь! Красиво!

...Спускаясь, Дрознин то и дело останавливался на лестнице, кричал:

— Чувствуете, ребята, как иногда полезно остановиться? Замереть, поглядеть вокруг, вот на этот пар, корабль этот, эту ночь? Нет, ребята, останавливаться обязательно надо, глядеть во все глаза,, не потерять всего этого и себя в суете, которой предаемся!

— Валера,— спросил я,— почему ты занялся гейзерным режимом?

— А я предполагаю, что гейзеры — модели вулканов. В этой идее кое-что есть. Вот поэтому.

Был уже третий час ночи. Дождик не перестал. Паужетка спала. Дрознин вдруг запел резко, громко:

Стал тяжелей на подъеме рюкзак, Врезался лямками в плечи жестоко, Это ты сделал еще один шаг К цели далекой, к цели далекой! Эй, погодите, не нойте, усталые плечи...

Сугробов поддержал, незаметно выправляя мелодию.

Позже в Петропавловске я попытался заставить Дрознина продиктовать мне текст этой песни. Диктовать он не стал, а, смилостивившись, спел ее:

Этих шагов еще тьма впереди,
Сам себе выбрал ты путь необычный,
Стискивай зубы и дальше иди
Шагом привычным, шагом привычным!
Эй, погодите, не нойте, усталые плечи!
Только тогда, когда всюду пройдешь,
Дружбу и верность храня, как присягу,
Ты настоящую цену поймешь
Первому шагу, каждому шагу!
Эй, погодите, не нойте, усталые плечи!
И повернуть и маршрут изменить
Нас не заставят ни беды, ни блага!
В сердце у каждого песня звенит
Первого шага! Первого шага!

Может, я рассказываю не так, и Сугробов с Дрозниным не признают себя в представленных здесь чудаках, лазавших ночью на буровую. Но что было, то было. В половине третьего пополуночи на подступах к поселку Паужетской экспедиции три человека — взрослые, семейные, обремененные всяческими заботами,— обняв друг друга за плечи, с душевным подъемом пели песню неизвестного автора, “Песню первого шага”.

Впрочем, если уж до конца сохранять верность фактам, следует отметить, что и в поселке не спал один человек: доктор технических наук, завкафедрой теплофизики Ленинградского политехнического института Илья Исакович Палеев. В облаке папиросного дыма он сидел у стола, накрытого не слишком чистой клеенкой, писал в огромной “амбарной книге” царапающим, без нажимов, четким почерком. Полстраницы формул, две строки текста...

— Очень интересно получается,— сообщил он громким шепотом.— Аверьев был толковейший человек. Вы знали его?

— Знал... Не много ли курите, Илья Исакович?

— Только здесь,— улыбнулся Палеев.— Дома мне не дают... Дрознин как физик может сделать неплохую работу, если сумеет как следует разобраться и в геологии.

ВАРИАНТ БУДУЩЕГО   

ГеоТЭС внешне — обычная некрупная теплоэлектростанция, правда, без труб, нацеленных в небо.

Внутри здания на солидных постаментах стоят генераторы. Масса трубопроводов. Инжекторы. Вакуумные установки. Переходные мостики и галереи. Пульты управления. Легче сказать, чего не хватает. Не хватает котлов, которые вырабатывали бы пар для турбин. “Котлы” станции — под землей, на глубине сто пятьдесят — двести метров.

В реве двигателей и пара человеческий голос звучит комариным звоном.

Инженер-теплоэнергетик Мохов, с которым мы вышли к наружным трубопроводам, пояснил:

— На эксплуатационных скважинах стоят коллекторы-сепараторы, где отбираем природный пар от воды. Он поступает в паропровод, оттуда — на лопасти турбин. Избыток пара сбрасывается в атмосферу через инжекторы, вода — в речку. Часть ее, впрочем, идет на отопление и горячее водоснабжение жилых домов... В принципе паужетская пароводяная смесь идеальна. Хотя присутствуют такие активные вещества, как аммиак, сероводород и прочее, металл труб остается чистым, пока сохраняется их герметичность. Однако лишь только где-то на стыках труб, возле вентилей или переходников появляются зазоры, дырки, щели, так сейчас же образуются и свищи — давление высокое, выбиваются струйки воды и пара, начинается бурная коррозия...

В нынешней, десятой, пятилетке мощность Паужетской ГеоТЭС решено довести до десяти тысяч киловатт, вдвое превысив показатели ее проекта.

Шли к этому долго и трудно. Поначалу, когда станция только еще вошла в строй, использовали — при пиковой нагрузке — не больше полутора тысяч киловатт установленной мощности. Сам проект был несовершенным: неудачно был рассчитан водозабор в русле Пауджи (в морозы он замерзал, в паводки — мусором забивался), оборудование не было вполне приспособлено к работе на природном паре. Приезжие специалисты “на ходу” модернизировали турбины станции, пришлось их “перелопачивать”, то есть несколько изменить конфигурацию рабочих лопаток-лопастей... Вдобавок в течение нескольких лет не могли приспособиться к работе на электроприводе основ.цые потребители энергии — рыбообрабатывающий комбинат в Озерной и колхоз. Понадобилось, в частности, реконструировать комбинат, изменить технологию производства.

На проектную мощность станцию вывели только к концу девятой пятилетки. Однако к этому времени выявились новые возможности Паужетки, были подсчитаны новые запасы энергии геотермальных вод и здесь и на соседних месторождениях, и вместе с тем вырос “аппетит” потребителей.

Можно сказать, что аверьевцы загодя видели нынешнюю ситуацию. В связи с этим я вспоминаю интересный разговор с тогдашним главным инженером ГеоТЭС О. С. Наймановым.

Найманов с семьей жил на втором этаже одного из трех новых коттеджей, где размещаются эксплуатационники. Такие дома строят и для работников геотермальной экспедиции взамен отслуживших бараков.

Квартира вполне современная, с высокими потолками, большими окнами, ванной и, конечно, круглосуточной горячей водой...

Олег Семенович коренной харьковчанин. До Паужетки работал там на турбинном заводе, рядом с отцом. Так что потомственный энергетик, потомственный, можно сказать, турбинщик. На Паужетке Найманов, главный инженер ГеоТЭС, занялся исследованиями, выходившими за круг его служебных обязанностей. После нескольких лет работы здесь он вернулся в Харьков, стал кандидатом технических наук, сейчас в одном из КБ разрабатывает турбины, рассчитанные на пар низкого давления,— специально для будущих геотермальных станций. Разумеется, он не теряет связи с камчатскими геотермиками... Но это — к слову, а пока вернемся назад, к тому разговору. В нем участвовали и Сугробов и Дрознин.

...Поблескивала крахмальная скатерть, алел экзотический для Паужетки помидорный салат, крутились бобины магнитофона — в общем, все “как в Москве”. Правда, гости сняли на лестнице сапоги, чтобы не нанести тяжелой глины на чисто вымытый пол. Но сама лестница тепла и уютна — деревянная, узкая, как в старинных московских особняках.

Разговор шел о перспективе сооружения второй очереди Паужетской ГеоТЭС, об увеличении ее мощности до двадцати пяти — тридцати тысяч киловатт.

Сугробов и Дрознин как бы представляли науку, Найманов — производство. Согласие было полное. Найманов привел расчеты. Из них следовало, что строительство второй очереди станции — оно обеспечено запасами пара и воды в недрах —с лихвой окупится в течение трех-четырех лет эксплуатации. Ведь с получением дешевой электроэнергии на юге Камчатки во всем Усть-Большерецком районе перестанут действовать десятки дизельных электростанций, сотни угольных и дровяных котельных. Они ежегодно сжигают на пять миллионов рублей привозного топлива. А стоимость второй очереди ГеоТЭС, включая ЛЭП до Усть-Болыперецка и несколько местных линий электропередачи, не превысит четырнадцати-пятнадцати миллионов. Расчет исходит из максимума возможных расходов...

Но вторая очередь Паужетской геотермальной станции — лишь начало, лишь подступ к созданию по-настоящему крупного местного энергетического узла с выходом электричества в район Петропавловска.

Расчеты базировались на материалах В. В. Аверьева и его группы.

Найманов как бы детализировал их с позиций практики энергостроительства.

Звучали цифры. Удельные капитальные затраты на киловатт мощности, расход и стоимость привозного топлива в котельных, цена погонного метра бурения скважин, прогнозные и промышленные запасы пароводяной смеси в недрах, стоимость будущих теплично-парниковых комбинатов, способных обеспечивать овощами — круглый год! — не только Камчатку, но и весь Северо-Восток...

В нескольких километрах от собственно Паужетских терм располагаются месторождения горячих подземных вод Камбального хребта и Кошелевского массива. Они известны по мощным выходам паровых струй и кипящим источникам. Уже было ясно, что эти месторождения обеспечат ГеоТЭС суммарной мощности сто — сто пятьдесят тысяч киловатт. Найманов рассчитал, имея в виду перспективу, что стоимость будущего крупного энергетического комплекса, включая бурение скважин, проведение дорог, строительство поселка и линий электропередачи к Петропавловску, окупится полностью примерно за пять лет эксплуатации...

Получалось, к защите и пропаганде идей ГеоТЭС следует побудить всю периодическую печать, привлечь партийные и советские органы. Этому и Аверьев придавал большое значение. В свое время, когда обсуждали проект Паужетской станции и речь пошла о широкой разведке месторождений геотермальных вод в других районах Камчатки, Аверьев добился прямой поддержки всех местных инстанций. Пользуясь этой поддержкой, он доказал свою правоту в Москве — в Академии наук, Госплане, Министерстве энергетики и электрификации СССР. Крупный ученый, он умел вместе с тем хорошо считать “приход” и “расход”, то есть рубли и копейки народных денег... Видел соотношение близких и дальних целей, теоретических открытий и конкретных задач хозяйства.

В сущности, мы используем пока меньшую часть природных богатств Камчатки. Еще не разведаны ожидаемые на севере области месторождения нефти и газа, не тронуты руды многих металлов, не началось производство алюминия и серы, из геотермальных вод не извлекают борную кислоту, рубидий, цезий... Местное сельское хозяйство — его ресурсы особенно велики — пока еще не может полностью удовлетворить возросшие нужды людей даже на самой Камчатке.

Край продолжает жить на привозном топливе. Его потребляют энергопоезда, дизельные станции, котельные (так как крупнейшая из электростанций, Петропавловская, не располагает необходимой мощностью). Некоторые марки мазута, солярку приходится доставлять из Сибири, уголь — с острова Сахалин. Неудивительно, что киловатт-час электричества на Камчатке и до сих пор в несколько раз дороже, чем в других районах страны.

Только избыток дешевой энергии позволит выйти из положения.

Известно, что принцип опережающего развития электроэнергетики сохранялся у нас на всех этапах хозяйственного строительства. Этот ленинский принцип прозвучал и в решениях XXV съезда партии, где шла речь о долговременной программе строительства мощных электростанций.

Вспомним, что ленинский план электрификации России был в свое время рассчитан на то, чтобы за десять — пятнадцать лет вырвать полунищую, обескровленную гражданской войной страну из вопиющей хозяйственной и культурной отсталости — поставить Советскую Россию в уровень с сильнейшими капиталистическими государствами. Но это было задумано только как начало. После Великой Отечественной войны партия поставила новые задачи, продолжающие неуклонную линию социалистического строительства. Осваивались целинные земли Казахстана и Алтая, добывались нефть Западной Сибири, богатства пустынь Средней Азии, сформировались единые энергосистемы в европейской части страны и за Уралом, в сто с лишним раз превысившие показатели плана ГОЭЛРО.

Штурм продолжается. Передовые линии наступления ныне проходят на Крайнем Севере, Северо-Востоке, в Закаспии и на других окраинных территориях, располагающих крупнейшими ресурсами сырья и топлива, еще не включенными в общенародный хозяйственный комплекс.

В последние три пятилетки Камчатская область более чем втрое увеличила общий объем своей продукции. Но для дальнейшего продвижения вперед необходимо особое внимание уделять развитию энергетики.

Выступая с трибуны XXV съезда КПСС, министр энергетики и электрификации СССР П. С. Непорожний не случайно подчеркнул в своей речи, что в последние годы потребность в электрической и тепловой энергии в масштабах всей страны стала опережать ввод энергетических мощностей. Десятая пятилетка должна послужить как бы стартом для дальнейшего развития энергетики на качественно новой технической основе.

Ученые из Института вулканологии и производственники Паужетки хорошо понимают эти задачи. Мысленно они видят завтрашние бездымные и безотходные ГеоТЭС, соединенные на Камчатке в единое энергетическое кольцо. Видят, как возникают вокруг этих станций энергоемкие производства — горнорудные, обогатительные, перерабатывающие. И предприятия'легкой индустрии. И зоны туризма, отдыха...

По-видимому, камчатские промышленные комплексы предстоит формировать в основном за пределами десятой пятилетки. А их главной движущей силой будет здесь именно геотермальная энергетика. В этом и был убежден Аверьев, начиная новое дело.

Уже тогда было ясно, что в отдаленных районах, лишенных крупных запасов традиционного топлива, геотермальные станции в высшей мере рентабельны, в этом отношении они оставляют далеко позади тепловые станции всех других видов (и атомные!). А на Камчатке, по самым скромным подсчетам, приведенным еще в докладе Аверьева, запасы горячей воды и пара позволяют соорудить ГеоТЭС общей мощностью не менее трехсот пятидесяти — четырехсот тысяч киловатт.

Тот достопамятный разговор у Найманова мог бы продолжаться бесконечно. Он и так затянулся за полночь. Однако Сугробов, организованный человек, вспомнил, что мы наутро собрались отправиться на Камбальный хребет, к верхнему термальному полю.

И Дрознин предложил не ложиться спать, а двинуться в горы немедля. Электрические фонарики есть... Почему бы не встретить рассвет на Камбальном? Это красиво.

Найманов завистливо посмеялся. Он бы с нами пошел, но держит работа.

— Когда уезжаешь? — спросил он Сугробова.

— Сходим на хребет—буду собираться. Полечу в Петропавловск, затем в Москву, за семьей. Надо устраиваться капитально.

— Послезавтра открытое партсобрание: хотим направить областной партийной конференции письмо с ходатайством присвоить ГеоТЭС имя Аверьева.

— Задержусь. День ничего не решит. Обязательно буду на собрании,— твердо сказал Сугробов.

“О ПОЛЕ, ПОЛЕ, ПОЛЕ...”   

Ах, какая тьма в мире — зги не видать. Вдобавок— туман. И шеломайник (он в рост человека) в крупной росе, и кусты совершенно мокрые.

В непроглядной темени мы взбирались по невидимой тропе.

Хрустела трава. Лишь перед самым рассветом вышли на луговину, к “нижней палатке”. Там было сыро и холодно, неуютно. Решили двинуть дальше без остановки, но на первом же снежнике обессилели от внезапного голода. А тут не присядешь.

...Банка сгущенного молока была в густой смазке. Кое-как прочистив середину крышечки, Дрознин пробил в ней ножом два отверстия. Но молоко от холода стало как солидол.

Из тумана выбрались неожиданно. Он остался у ног. Восходившее солнце окрасило его поверхность в сиреневые, бледно-розовые, желтоватые цвета. Приблизились, укрупнились мохнатые ребра Камбального хребта, разделяемые туманом и снежниками. Снег заблестел, стало больно глазам. Склон только издали выглядел отлогим, а оказался крут, как трасса слалома. Дрознин, однако, горланил как ни в чем не бывало:

Эй, погодите, не нойте, усталые плечи!

Плечи не ныли. Но поскользнуться и сверзиться ничего не стоило.

Бугры заросли кедрачом и ольшаником. В непосредственной близости от скалистого гребня стояла “верхняя палатка” — домик под толевой крышей. В двадцати метрах от него была россыпь аккуратных чурок, а в самом доме — нары, кровати, спальные мешки, кое-какая утварь, спички, соль и сухая растопка.

Этот дом обживал Аверьев, и после часто он здесь бывал. Вероятно, спал в этом мешке, ел этой ложкой, наверняка топил эту печь. Можно было представить себе, как, глядя в огонь, под нытье закипавшего чайника он напевал:

О поле, поле, поле... О поле, поле, поле... А что растет на поле? Одна трава — не боле.

На солнышке тепло, в тени морозец, а в доме — промозглый холод. На листах сухой штукатурки мягким карандашом нарисованы пляж, бамбуки и пальмы, девица в “бикини”, ведущая на веревочке улыбающегося тигра с бантиком.

От печки распространялось тепло. Сохла одежда. Дрознин и Сугробов уснули по-солдатски — мгновенно. Мне не спалось. Звенел залетевший комар, потрескивали дрова. В окошечко било солнце. Тишина такая, какую только в горах услышишь. В тишине этой — так мне чудилось — зазвучала песня Аверьева.

...Мы прошли несколько километров по осыпям, снежникам и болотцам. Кое-где выбулькивал кипяток, земля проржавела от солей. В оврагах парили источники. В глину возле них впечатались свежие следы копытец.

Облачная равнина внизу распадалась на гряды и островки. На востоке сквозь камень, зелень и снег проглянула голубизна огромной воды. Океан сливался с более ярким небом. Близко на западе еще ярче синела чаша Курильского озера.

В дурную погоду на Камбальном не устоишь. Ветер, выпрыгивающий из-за гребня, сбивает с ног. Снежный шквал здесь может и с головой занести. А наблюдения за режимом источников проводят круглый год. В основном для того и существует “верхняя палатка”. Раз или два в неделю сюда поднимается лаборант экспедиции Толя Самойленко. Говорят, он тратит на подъем абсолютно рекордное время, этот невысокий жилистый парень,— часа два с половиной.

Чай заварили до черноты, по-камчатски. Разморило. Не было никакого желания спускаться. Недели две бы пожить так, как живали все они здесь: Аверьев, Сугробов, Белоусов...

— Вертолет,— буднично сказал Дрознин.

— Похоже, за нами,— сказал Сугробов.

Вертолет урчал над дальним откосом. Арендует его экспедиция, чтобы забросить наверх снаряжение полевых отрядов.

Дрознин выложил на полочку чай, спички, банку консервов — кому-нибудь еще пригодятся. Вертолет скрылся из виду, затем показался вновь, взял курс прямо к нам. Из стрекозы он превратился в большую громкую машину.

Этот субботний день оказался и днем рождения Анны Васильевны Белоусовой. Женщины Паужетки хлопотали на кухне. Мужчины покупали продовольствие в местном магазине и покуривали у крыльца. Илья Исакович “занимался” в табачном дыму.

Я за столом оказался рядом с двумя пожилыми людьми — Миндлиным и Палеевым. Миндлин рассказывал Илье Исаковичу свою жизнь.

Михаил Григорьевич человек весьма темпераментный, живой. У него и должность такая, требующая кипучей энергии и подвижности, вернее, даже подвижничества.

В местных условиях едва ли не самое трудное — организовывать материальное снабжение экспедиции и устраивать быт людей. Паужетка иногда на месяцы оторвана от “Большой земли”. А все — привозное, все доставляют из Петропавловска морем, по воздуху. Не бывавшему здесь человеку даже представить трудно летние паводки в долине Озерной и Пауджи, зимнюю пургу, когда в течение нескольких суток выпадает по два-три метра снега, рейдовые перегрузки у лишенного бухт побережья и как опрокидываются машины на речных переправах...

А работы на Паужетке шли круглый год. И полевые исследования, и бурение скважин, сперва — разведочных, затем — опытных, далее — эксплуатационных.

Должность хозяйственника — неблагодарная. Само слово “снабженец” давно уже приобрело оттенок пренебрежительности. А Михаил Григорьевич самолюбив. Он выполняет свои обязанности с подчеркнутым достоинством.

Впрочем, начав рассказывать о себе, он эту тему быстро оставил, заговорил об Аверьеве.

— Да вы знаете, — страстно кричал он, — какой это был человек, Валерий Викторович Аверьев? Слущайте же, чтобы вы знали хоть что-нибудь, как Аверьев приехал к нам сюда встречать Новый год!

Палеев слушал внимательно.

— Снег, пурга, завалило по шею. Работа остановилась, живем как в могиле, ну... Настроение такое — пропади оно все, гори синим пламенем! Вдруг вызывают меня на связь. Аверьев у аппарата, кричит: “Михаил Григорьевич, как дела?” А, говорю, работы нет, и я сам плох, хоть бы ты приехал Новый год с нами встретить... Да, говорю это, а думаю: до того ли ему? Заместитель директора института по науке, в городе и семья, и друзья... Но он кричит: “Если не подведет авиация, прилечу к вам двадцать девятого, высылай в Озерную нарту”. Я, старый дурень, не поверил. Даже и в мыслях не было, что это серьезно. А двадцать девятого входит ко мне Вадим, вот этот Сабуров: “Ты знаешь ли, Михаил Григорьевич, что приехал Аверьев?” Да быть, говорю, не может, я же и нарту не посылал. Я бы сам выехал с нартой! Однако бегу... Сидит Валерий Викторович у Сабуровых, чай пьет. Хохочет, как лешак. Вы не знаете, как он смеялся! Его смех! Га-га-га! “Здравствуй, — говорит,— Миша, что не встречаешь?” И опять хохочет... Оказалось, прилетел в Озерную вместе с Дрозниным, вот с этим, Валерием, оба встали на лыжи и своим ходом пошли в Паужетку с пудовыми рюкзаками. “Ну, — говорит, — вот я и здесь, давай рассказывай...” А потом весь поселок встречал Новый год.

О том новогодии слышал я не раз. Многие вспоминали приезд Аверьева и Дрознина, общий стол, накрытый в клубе, песни, пляски и самодеятельность. На бис шел “Танец маленьких лебедей”, остались и фотографии “лебедят”; то были Белоусов, Сабуров, Женя Мусатов, Миндлин, Дрознин — на цыпочках...

На партсобрание в клуб пришли свободные от смены сотрудники ГеоТЭС и работники экспедиции института. Почему-то нельзя было выключить отопление, пришлось открыть настежь окна и двери, но все равно в зале было невероятно жарко.

Из-за кулис вынесли стол, накрыли красной скатертью.

— На повестке дня вопрос о присвоении нашей станции имени академика Аверьева...

— Вот так,— тихо сказал Сугробов,— посмертно произвели в академики...

— Слово имеет главный инженер товарищ Найманов.

В клубе собрались и эксплуатационники ГеоТЭС, многие из них не успели лично узнать Аверьева, и те, кто с ним работал, дружил, для кого Валерий Викторович остался не отвлеченным “академиком”, а близким человеком.

— Валерий Викторович Аверьев родился в Москве в 1929 году...

Выпускник МГУ 1953 года, Аверьев на Паужетке начал с детальной полевой съемки этого, тогда еще совершенно не исследованного района. С самого начала бурения он был здесь руководителем гидрогеологических работ. Полевой геолог, за несколько лет он стал организатором всего комплекса исследований на месторождении.

Пока шла глубокая разведка, Аверьев, по существу, безвыездно жил с семьей в экспедиционном бараке. Лишь в 1960 году его здесь сменил Сугробов. Но и потом Аверьев, уже заместитель директора Института вулканологии, занимаясь работами по югу и центру Камчатки в целом, не отрывался от Паужетки. Он, похоже, оставил свой след во всем, к чему прикасался. В частности, и в характерах, поступках, судьбах близких ему людей.

Это невольно пришло мне на ум, как только председатель собрания дал слово Белоусову. Я вспомнил услышанное от Белоусова, когда он провожал нас к Курильскому озеру.

— С шефом,—задумчиво говорил он там, у реки,— бывало, нагрузимся, как верблюды,— и в маршрут. Валерий Викторович любил с собой иметь все: палатку, спальные мешки, чайник, котелок, продукты, вплоть до лимонной кислоты... Лезем-лезем по тропам и без оных, к вечеру ставим палатку, костерчик, понимаешь, разводим — жизнь! Ходили по неделе, а то и по две... Бывало, однако, и так, что заберемся к водоразделу, и — дождь. Поневоле заляжем в палатку, песни поем. У Валерия Викторовича слух был абсолютный, голосина— дай бог, а я не могу похвастать, но он все равно и меня заставлял — пой! Не вру — научил меня петь вторым голосом. Перепоем, что знаем — а он много знал песен,— и опять по кругу. А дождь по палаточке шлеп-шлеп, а ветер воет...

И еще: если бы не Валерий Викторович, я бы, наверное, так быстро не “остепенился”. Дело, конечно, не в диссертации, но диссертация —оформление какого-то этапа. А я пишу, понимаешь, с трудом. Вроде и материал богатый был, мысли были, а слов не хватало, все не то. Шеф однажды велел: “Покажи”. Прочел, исчеркал мне все. Это вот, говорит, у тебя пустословие, а вот это надо развить, не хватает ясности. Садись, сказал, и пиши заново. И снова мне дашь. Так не однажды. В конце концов я и разродился. Многие наши с его благословения защитились. Бывало, в последнее уже время, к нему приступим всем скопом: “Валерий Викторович, пора, понимаешь, самому тебе делать докторскую, это в общих интересах”. Ведь уже была в геотермике школа Аверьева, он сам давно работал в силу доктора наук, мы понимали это лучше, чем кто-либо. Но нет, говорил он, все вот определитесь как следует— тогда моя очередь... И гонял нас! Вкалывайте, говорил, парни, это основное.

...Собрание послало телеграмму, адресованную областной партийной конференции, с просьбой поддержать ходатайство о присвоении Паужетской ГеоТЭС имени В. В. Аверъева.

Между тем погода на Паужетке менялась: задул ветер с моря, по склонам хребтов потянулись первые клочья тумана. Мы заспешили. Аэродром, куда прибыли с Паужетки на следующее утро, мог вот-вот закрыться “по метеоусловиям” на неделю, а то и на две, здесь это не редкость. И пришлось бы ждать парохода. По счастью, вне расписания появился, пролетом, АН-2 и взял нас на борт. Через час приземлились у Петропавловска.

ВУЛКАНАВТЫ И ВОЛОНТЕРЫ   

Собственно, на Камчатке не много временного народа из категории охотников за длинным рублем. Да и статистики утверждают, что подавляющая часть нынешних “камчадалов” (не говоря уже о коренном населении — коряках) живет здесь заведомо более пяти лет. А пять лет — это так называемый срок оседлости.

Причины, приводившие в свое время и влекущие сейчас людей в этот край, были, конечно, разными. Но социальный климат Камчатки, перспективы приложения сил и возможности творчества здесь такие, что отсюда редко кто уезжает. Люди прирастают к делу душой, особенно молодые.

Не успев заметить, что, скажем, энтузиазм аверьевцев на Паужетке напоминает энтузиазм первостроителей тридцатых годов, тут же соображаешь, насколько это условная параллель. Потому что жизнь ушла далеко вперед. В бытии и сознании нашем уже отложился опыт шестидесяти лет величайшего социального эксперимента из всех, какие знает история человечества. Между энтузиазмом героев первых пятилеток и энтузиазмом нынешних строителей коммунизма — путь, вместивший события, которых прежде хватило бы на века.

Ускоренное развитие. Ускорение. Акселерация... Вероятно, процессы акселерации свойственны и сознанию взрослых.

Да, они, живущие на Камчатке, напоминают отцов и дедов — им свойственны одержимость делом, пренебрежение к бытовым трудностям, они неукротимо мечтают о будущем. Но — неизмеримо лучше вооружены: умелые, знающие, накопившие опыт хозяйственного и культурного строительства. Сегодняшним первопроходцам не нужны уже ни ликбез, ни кураторы-“спецы” дореволюционной школы, ни иностранные “консультанты”, приглашаемые за валюту. Они сами “спецы” высокого класса. Собственно, и конкретные задачи не те, что в начале тридцатых годов, хотя цель неизменна.

И “камчадалам” в высшей степени свойственно понимание величия сегодняшних дел советского народа. Хотя работа их кажется будничной.

О Г.Е. Богоявленской впервые я слышал в Москве, в Геологическом институте. О том, как ей повезло на Камчатке. Еще аспиранткой она старательно наблюдала незаметную среди могучих соседей вершину в Ключевской группе вулканов — сопку Безымянную. Рисовала профили ее склонов, фотографировала с различных точек, отбирала образцы пемзы, туфов, пепловых прослоек с этого вулкана, по всем данным, пережившего цветение и зрелость.

И вдруг в конце марта 1956 года Безымянная ожила. Началось крупнейшее извержение нашего века. Во всяком случае, так его квалифицировал авторитетнейший вулканолог Гарун Тазиев.

Кульминационный взрыв выбросил из кратера Безымянной два с половиной миллиона тонн разнообразного материала со сверхзвуковой скоростью. Взрывная волна, опоясав планету, вернулась на Камчатку через несколько суток. Туча пыли, пепла, пара и раскаленных газов над Безымянной достигла тридцатипятикилометровой высоты, а тонкий пепел, перенесенный через полюс, выпал в юго-восточной Англии. В Ключах собрались геофизики, сейсмологи, геоморфологи, вулканавты из Москвы и Петропавловска, а также и газетчики, кино- и телеоператоры...

Чуть ли не единственным человеком, имевшим представление о сопке Безымянной, о том, какова была эта вершинка до извержения, оказалась аспирантка Генриэтта Евгеньевна Богоявленская. До того, как над кратером поднялось эруптивное облако и полетели из недр вишнево-красные “бомбы” по нескольку тонн, Богоявленская успела основательно излазать сопку. Понятно, что материалы ее исследований привлекли внимание вулканологов всего мира.

Превратить их в солидную научную работу помог Аверьев, хотя официально он и не был научным руководителем аспирантки.

Это — второе везение Богоявленской. Ее деятельность— “чистого” вулканолога — соприкоснулась со сферой исследований Аверьева совершенно естественно, хотя он считал себя прежде всего гидрогеологом. Изучение сложнейших закономерностей “тепла Земли” должно быть комплексным. И не случайно в общей работе объединили свои усилия физики и химики, специалисты по рудам металлов и нефтяники, буровики и полевые геологи-съемщики. Лаборатория природы одна на всех. Как бы ни были специализированы научные направления.

В дни моего возвращения в Петропавловск Богоявленская готовила основательный комплексный маршрут по вулканам так называемой Восточной зоны, приближенной к тихоокеанскому побережью.

Как я понял, в этом маршруте, no-первых, предстояло завершить полевые исследования, которыми прежде руководил сам В. В. Аверьев, а во-вторых, заодно разведать трассу движения буровой техники на новые геотермальные площади. Многотонные агрегаты должны одолеть сотни километров бездорожья. Это едва ли не самое сложное — перебросить людей и груз к местам работы.

...Уточнялись сроки выезда, порядок следования отрядов, заявки на снаряжение и вьючных лошадей — масса прозаических дел.

Заранее надо было учесть, например, что Валерий Дрознин должен доснять видовой фильм, посвящаемый Аверьеву. Или то, что в работах будут участвовать “посторонние” — профессор Палеев и Вадим Евгеньевич Гиппенрейтер (фотожурналист, он составлял альбом-каталог вулканов Камчатки). Не без колебаний Богоявленская согласилась и на мое присутствие в поле в роли рабочего.

Вечером в ее квартире жужжал проектор. Аверьев не успел смонтировать свои кинопленки, снятые в прошлые годы. Мы смотрели куски. На экране сменялись крупные и средние планы гейзеров, водопады, панорамы хребтов, лица людей. С каменистой тропы срывались копыта лошади, в озерке купался медведь... Он ударился от кинокамеры в бег, и в объектив полетели брызги воды; он бросился в стланик, и аппарат уследил, как под его мокрой шерстью перекатываются могучие мышцы...

И вдруг —улыбающееся, в солнечных бликах, озорное лицо самого Аверьева. Кому-то он, значит, передал аппарат, и сам попал в кадр — быстрый, веселый, ловко перескакивающий с камня на камень.

Дня три оставалось до выезда. Но еще не все снаряжение получили на складе, не взяли билеты на теплоход. Однако Богоявленская не беспокоилась, поясняла: “Этим займется Володя Космачевский”.

Имя Космачевского звучало все чаще.

Космачевский — охотник, и лошадей может вьючить, прекрасно готовит, будет держать у себя общую кассу... Получалось, за Космачевским — как за каменной стеной. Вырисовывался образ гениального хозяйственника-профессионала. Из тех, о ком мечтают во всех полевых отрядах и партиях.

И я наконец спросил, кто такой Космачевский. Оказалось — один из ведущих актеров областного драматического театра. Он еще на “материке”, на гастролях, но пришла телеграмма: вылетает оттуда, готов ехать в поле рабочим.

Вообще в начале каждого сезона в Петропавловске и на улице Тельмана, 2-6, и на “Девятом километре” (там новый городок института) появляются непонятные на первый взгляд личности, далекие от геологии, геотермии, вулканологии. В основном это жители “материка”. Из Москвы, Ленинграда, Харькова, Новосибирска они летят на Камчатку в отпуск. Чтобы выехать в поле с отрядами Института вулканологии.

Это надежные люди. Это друзья и друзья друзей. На них можно положиться. Кстати, проезд на Камчатку и обратно нештатникам не оплачивают, и заработки невелики. Интерес их в другом, интерес и чистая прибыль: людям хочется испытать себя и обновить “на природе” свои нервные клеточки. А “природы” хватает: солнца, ветра, дождей, морских туманов. Да и работы.

В сравнении с другими нештатниками-волонтерами Космачевский несколько выделялся. Он местный житель с тех пор, как перевелся из Горького в петропавловский театр. Он, во-вторых, добровольный повар и завхоз — таких найдется не много.

Вечером накануне отъезда отрядов народ со всех этажей стягивался в девятую квартиру — на музыку, на запах жареного мяса.

Было что вспомнить, чему посмеяться. Рассказчики первоклассные, настроение приподнятое, предстартовое.

Вулканолог Чирков припомнил, как повариха его отряда — мастер спорта, серьезная женщина — охотилась на Карымском вулкане на зайцев...

Эту историю дослушать не пришлось. В проеме двери возник молодой человек в ковбойке, джинсах и кедах, глаза круглые, ласковые, небритый.

— О! Космачевский! Бороду отпускаешь?

— Здравствуйте, ребята. — Он присмотрелся, демонстративно понюхал воздух, сказал мягким, хорошо поставленным басом: — Мяса хочу!

Приблизился к столу, аккуратно взял кусок, посмаковал, отметил:

— Уксусу — перебор...

Глаза его смеялись. Видно было, что ему хорошо здесь.

Космачевского называли Космач. Благородно жестикулируя, он повертывался вместе со стулом. Он вроде бы отчитывался о гастрольной поездке. Одновременно хохотал, ел, пил и предложил Институту вулканологии взять на работу своего нового знакомого из Магадана.

— Хороший парень, ребята, физик-теоретик и математик. Нет, скорее, математик-теоретик и физик же — чистый математик! (Сидевший подле Космачевского Илья Исакович Палеев тихо заулыбался.) В Магадане этот парень получает сумасшедшие деньги, но к вам готов идти младшим научным сотрудником, ну! Всю вашу математику вот так обеспечит, на весь, говорит, институт работать будет.

Кроме Палеева за столом были физики Ковалев, Дрознин, Чирков, и геотермики, и вулканологи, в том числе Масуренков, без пяти минут доктор...

— Ей-богу, не вру, ребята, он дал мне список областей физики и математики, в которых сечет как бог. Я-то сам темный человек, моему пониманию это, конечно, недоступно, но видели бы вы список! На трех страницах. Хороший, непьющий человек, возьмите его к себе, а?

Илья Исакович, во всем любивший точность, спросил:

— Что же в этом списке?

— Интегральные уравнения! — выпалил Космачевский и сам как будто испугался.— Ну, что вы от меня . хотите? Дифференциальные уравнения, ну...

— Володя, ученая степень у твоего протеже есть? — мягко спросил наиболее выдержанный Масуренков.

— Он по семейным обстоятельствам ушел с третьего курса института.

— Володя, ты погоди, ты-то его откуда знаешь?

— Господи, ребята, я в Магадане общался с ним чуть не две недели. Самородок! Все, говорит, могу рассчитать, обсчитать все варианты, любые, говорит, расчеты — как семечки. Вам нужен, в конце концов, математик?

— Нет,— отрубил Ковалев,— не нужен. Космачевский как бы затосковал, насупился.

— Володя,— жалостливо сказал Масуренков,— это же несерьезно... Да и не за столом решается...

— Поймите! — Космачевский прижал руки к груди.— Ему ничего не надо. Жилье и оклад младшего научного сотрудника! Не отмахивайтесь, ребята. При его фантастическом окладе зачем бы он стал уходить оттуда? Чистейшей воды энтузиаст!

— В чем собираетесь ехать? — справилась утром Богоявленская.

_ Сапоги,— сказал я,— тельняшка, свитер, штормовка...

— А на теплоходе?

— M-м... То же самое.

Она поморщилась. Дрознин заметил:

— Помнишь, Гета, как однажды Аверьев удивил туристов?..

— Еще бы!

— Мы на Гейзерной были,— пояснил мне Дрознин.— Лошадей пустили вперед, сами шлепаем потихоньку, с работой. Группа туристов выходит. Небритые, в тряпье. Глядят с подозрением. Мы, говорят, туристы, а вы кто такие? А мы, говорю, геологи. Нет, говорят, не может быть, не похожи,— явно в адрес Аверьева и Геты. Гета, как всегда, в до хруста наглаженной кофточке — это один из ее двенадцати подвигов в поле, Аверьев — в нейлоновой куртке, белой рубашке, с киноаппаратом... Разве, говорят, геологи так одеваются? Тут Аверьев отрезал: “Дело в том, что мы — на работе”.

— Да,— подтвердила Богоявленская.— Он был аккуратен. Не то что некоторые.

Мне вспомнилось, что геологи старого закала, сверстники В. А. Обручева, собираясь и в тысячекилометровые путешествия, брали с собой приличное платье и столовые приборы...

— При таком количестве туристов и “бичей”, бравирующих тельняшками и штормовками,— строго сказала Богоявленская,— геологу желательно сохранять цивилизованный вид. Тем более билеты на “Николаевск” Космачевский купил в каюты первого класса.

"КОМУ ДОБАВКИ?"   

Теплоход покачивало на зыби. Сонный, тихий, он будто повис между темным небом и черной водой. На берегу слабо мерцали огни.

Вахтенный у трапа спросил сигаретку. Пояснил, что это уже Жупаново. Посоветовал идти досыпать, поскольку плашкоут будет еще не скоро, часам к девяти утра.

Баржа подвалила в половине десятого. По ее палубе заплясали сходни. Затопали туристы. Кто-то покрикивал сверху, с борта теплохода:

— Ноги! Ноги поберегите! Осторожно! Ноги!

Туристы привели в действие свои фотоаппараты. Один, с кинокамерой, лет сорока, полный, в лыжном костюмчике старого образца, снимал и с надстройки плашкоута, и с носа, и с кормы. Пробившись в толпе, в упор нацелил объективы на буксирчик, пришвартованный сбоку, который тянул нас к берегу. Крикнул матросу с лохматыми баками:

— Друг, а друг! Возьмись за колокол, а? Подержи колокол, друг! Для кадра! Ну что тебе стоит?! Тот сплюнул в воду и сказал:

— Это не колокол, а рында-буй.

Плашкоут подваливал к деревянному пирсу...

Изба сейсмостанции — она от Жупанова в трех километрах— была забита приборами и снаряжением. Мы раскинули палатки сзади, в кустах. В том числе и палатку Богоявленской, которая заслуживает отдельного упоминания. Эту палатку кто-то ей подарил. На чехле размашистая надпись: “Счастливого поля!” Верх палатки оранжевый, низ — темно-синий, и резиновый пол, и замок^:молния, а оттяжки — капроновые. К тому же — набор легких металлических колышков. Крепи палатку где хочешь,— и ветер ее не сорвет, и дождь не пробьет, и комар в нее не заскочит. Вещь, одним словом...

Первым ушел в маршрут отряд Масуренкова. Со стороны казалось, что главный у них — Космачевский, Верхом на лошади, с карабином, ножом у пояса, в плотно обтягивающих джинсах и резиновых ботфортах, он походил на опереточного ковбоя. Космачевский гарцевал впереди. За ним по пыльной тропе неспешно двинулись вьючные лошади.

Мы глядели им вслед. Путь их лежал к вулкану Карымскому.

Из Жупанова главная тропа туристов Камчатки ведет в Кроноцкий заповедник. Тропа поначалу вьется над берегом океана. Можно идти и внизу, по самому пляжу.

Песок почти черный. Его расцветили битые ракушки, вензели высохших водорослей. Из набросанного на отмель плавника можно построить дом.

От пляжа тропа подымается в лес, похожий на парк. Березы стоят по пояс в траве. Цветет шеломайник — зонтиками. Цветы Камчатки, известно, без запаха, но эти, беленькие, невзрачные, пахнут медом.

Лес густеет, смыкается, тропа проходит (вверх-вниз) через кипящие зеленью распадки. И вот впереди ущелье, а из него выползает белый туман. У границы тумана большие палатки, деревянные струганые столы и благоустроенные кострища с закопченными рогульками.

...Туристы ужинали.

— Кому добавки? — разносилось над лесом.— Добавки кому?!

Привязав лошадей и устроив становище, мы скатились круто вниз по широкой черной тропе в туман. Там Теплые ключи — ручей. У первой запруды стояли два бревенчатых дома, парило озерко. Воды в нем было по пояс, горячая — дух захватило!..

Вторая запруда — широкая и высокая, при ней деревянный помост для прыжков. Под водопадом в базальте выбита ванночка. И ничего, казалось, не надо, а только плавать в теплой воде при свете луны, пробивающемся сквозь жидкий туман.

Лагерь туристов был тих, хождение и смех прекратились. Засыпая, я слушал шорох. Вода, конденсируясь в кронах берез, крупными каплями обрывалась в траву. И трава шуршала.

Глядя на камчатского туриста, понимаешь, какой это, в сущности, трудовой и серьезный народ. Тянут свои колоссальные рюкзаки, мокнут от пота и под дождями, ночью, бывает, мерзнут. Их атакует комар. А они на привалах поют бодрые песни... Чтобы урвать несколько квантов нетронутой природы, турист идет на лишения, неудобства и все дорожные передряги. А потом усталый, но гордый планирует на год вперед очередной отпуск — опять-таки с рюкзаком.

Кроме едущих по путевкам на Камчатке в последние годы бывает много и “дикарей”. Это отчаянные люди. Навьюченные снаряжением, они на свой страх и риск вылетают в глубину полуострова, а оттуда сплавляются к океану. Лазают и на вулканы, суют любопытные носы прямо в “пасть дьявола”. Ежегодно по нескольку компаний “диких” туристов следуют на Курильское озеро через Паужетку. Пока еще “дикари” не стали там бедствием. А через несколько лет?.. Беспокоиться, конечно, надо заранее, вводить эту стихию в рамки. Тем более, что природа Камчатки в высшей степени “приспособлена” к туризму: расстояния сравнительно невелики, а красот и трудностей хватает с избытком. Кроме того, Камчатка почти идеальна для круглогодичного горнолыжного спорта. По снежникам можно проложить трассы всех категорий.

Думается, естественной базой развития туризма, спорта и курортного дела станут горячие воды. Если использовать то, что буквально дается в руки, на Камчатке индустрия туризма будет источником немалых доходов, как и всюду, где этим занимаются всерьез.

Долина Гейзеров — место, редчайшее по красотам: каньон, водопады, каскады фонтанов пара и кипятка, теплые озера и тому подобное. Здесь несколько сотен непрерывно действующих источников с большим выходом высокотемпературных вод.

Однако бурение не проводят. И не только потому, что район труднодоступен для техники. Причина более основательная: вся территория заповедна. Прежде чем “резать”, следует сто раз “отмерить”. Необходимо найти возможность как можно аккуратнее подобраться к местным запасам энергии, чтобы Долина Гейзеров и Узон (древний кратер вулкана в верховьях реки Гейзерной) не лишились очарования. Впрочем, невольно вспоминаешь: месторождение геотермальных вод США “Гейзерное” находится в Иеллоустонском национальном парке. Там работают турбогенераторы мощностью уже более ста тысяч киловатт. Природные же красоты остались нетронутыми. Разумеется, кое в чем условия там и здесь несравнимы. Но важен принцип.

На Камчатке в районе Долины Гейзеров и Узона можно сочетать энергетический центр с крупным очагом туризма и отдыха. Именно сочетать, не в ущерб тому и другому.

СУВЕНИРЫ ВОСТОЧНОГО ПОБЕРЕЖЬЯ   

Лошади всю весну гуляли на выпасах. Менять этот образ жизни на многокилометровые переходы с грузом им было неохота. Поэтому каждый раз лошадей приходилось ловить подолгу. Занимались этим старший лаборант Виктор Ильич Андреев, высокий, бородатый, хозяйственный по-крестьянски, и Женя-студент, белобрысый молодой человек в очках, временный рабочий.

Оба они к лошадям подбирались, как конокрады,— руки с недоуздками и арканами держа за спиной, вид гуляющий. А лошади отходили, тоже как бы гуляя. Стоило сделать резкое движение — бросались вскачь. Особенно чуток вороной Спутник. Сзади не подойдешь к нему — бьет копытами.

Но вот заарканили лошадей, затянули во двор, привязали, высыпали перед ними овес. Можно было седлать и вьючить.

Мы с Виктором Ильичом повели лошадей по верхней лесной дороге. А остальные двинулись низом, по отмелям, налегке.

Над лошадиными шеями — насекомые.

На ходу я беседовал со Спутником. Умница он. Все понимая, поглядывал снисходительно. И то схватывал пук травы с высокой обочины, то сильно терся мордой о свое плечо, давил комаров, облепивших гладкую шкуру.

Солнце палило не по-камчатски. Сквозь березы проглядывал океан. Голубизна его придавала вселенскую безграничность зеленому миру травы и леса. Налетавший в прогалинах ветер холодил взмокшую спину.

Дорога снова вывела к берегу, к узкой отмели, сплошь загруженной валунами и белыми бревнами. Там без дыма горел костерик и в котелках кипел чай. У костра были все. И Богоявленская, и Селянгин — начальник отряда, и вулканолог Олег Волынец, и Гиппенрейтер с рюкзаком, набитым фотоаппаратурой, и Женя Сапожников, он же Женя-студент. Расположились на чаепитие, рассевшись на бревнышках и отмытых до меловой белизны ребрастых китовых позвонках.

— Сувенир,— сощурясь, сказал мне Волынец,— домой не хочешь ли захватить? Шикарно.

Позвонок весил пуда два. Обломки ребер торчали во все стороньь Есть чудаки — увозят с Камчатки китовые позвонки. На память...

А оставленные без привязи лошади незаметно пошли вперед по дороге. “Вьюки растрясут”,— обеспокоился Виктор Ильич. Пришлось прервать чаепитие, догонять лошадей.

Под высоченным обрывом бежала мелкая чистая речка, приток Березовой. Сама Березовая, означенная на карте, оказалась стремительной и мутной. В отлив она несла в океан и водоросли и тину, с приливом все это поднималось обратно. И шла на нерест горбуша, мелькая в сумрачной глубине.

А луг над Березовой золотился. Чист он был, словно сеяный. На самом его краю у обрыва торчали сухие каменные березы, вроде скульптур-абстракций. И далеко-далеко на юге на синеве океана лежала черточка мыса Шипунского, правее угадывалась Авача.

Дым костра лез в глаза. Позавтракав, Волынец и Виктор Ильич верхами убыли на восток, к истокам Карымской речки. Богоявленская, Селянгин и Женя-студент пешком отправились к северу.

Гиппенрейтер двинулся к рыбакам на лиман.

Я остался дневалить, пасти лошадей. Задирая копыта, они валялись в траве.

...Трое пеших явились задолго до сумерек, распаренные и искусанные комарами.

— Как успехи?

— Почти никак,— отозвался Женя-студент, снимая противосолнечные очки. — Ну, маневрировали по лесу. Путались в кустах, как медведи. А в рюкзаке в итоге всего один образец.
...Двоих, верховых, пока не было.

Дымила уха, булькал чай. Сгустились влажные сумерки, ветер донес запашок гниющей рыбы. Всплыла огромная бесформенная луна. Она с трудом оторвалась от океана и, уменьшаясь, как бы твердея, добралась к подошве облачной полосы. На океан от нее легла игольчатая дорожка.
Тех двоих еще не было.

Костер горел скучновато, больше дымил. Не оставалось сомнений: Волынец и Виктор Ильич заночевали в лесу, в верховьях Карымской. Но они налегке, без спальных мешков, еды у них — на один перекус, и нет котла, чтобы вскипятить чай. А ночью холодно, сыро... Под берегом грустно вскрикивал куличок.

Вдруг там, где тропа взбегает на косогор, возникло движение. Что-то зачернелось над кустами, распалось надвое.

— Наши! —вставая, сказал Селянгин,

Женя вдвинул в пламя сушину, оно взвилось и молодо загудело. Показались две конские морды. Волынец глуховато сказал:

— Кто-нибудь помогите стянуть сапоги.

Из его резиновых бахил выплеснулось по ведру воды.

Виктор Ильич спешился сразу и сразу же привязал Пульку. Он был мокрый по бороду.

— Запоролись на переправе,— пояснил Волынец,— на самую глубину попали. Темнотища, черт! Виктор плыл с лошадью...

От снятых седел понесло кислым и вместе приторным духом лошадиного пота. Виктор Ильич, босой, присел у огня на корточки.

— По Карымской речке рыба идет,— сказал он.

Богоявленская вышла из своей палатки, к чаю “Трюфели” принесла в хвостатых обертках. Она любит пить чай с шоколадными конфетами. И в поле всех кормит конфетами — каждый раз это очень приятная неожиданность.

Пар повалил от одежды, развешанной перед костром. Все же луна ушла в облако, ночь сомкнулась — только скелеты берез светились, обозначая черту обрыва.

Виктор Ильич спросил, отставляя кружку:

— Ты Монгола и Спутника перевязывал?

— Ну!—сказал я по-местному.— Дважды. Днем и под вечер. Женя уже проинспектировал.

Наутро все-таки выяснилось, что на месте только Монгол. Следы вели на дорогу к Жупанову.

Виктор Ильич оседлал Монгола и, не завтракая, поскакал на поиск. Маршруты автоматически отменились, все стало неясно. Разложив карту, Волынец, Селянгин и Богоявленская повели совет. Выходило, надо ждать лошадей.

Вдруг Селянгин обратился ко мне:

— Есть идея. Не сходишь ли с Женей в пеший маршрут? Близко, на ручей Поворотный. Посмотреть там выходы игнимбритов,

— Можно,— сказал я,— тем более я уже научился их выговаривать. Игнимбриты. Но как их узнать?

— Женя знает,— сказала Богоявленская.

— Так. Пойдете на север берегом, до устья ручья, это пять-шесть километров. Затем вверх по течению, к обрывам. Вот они, обрывы, на карте. Должны быть скальные обнажения. Да резиновые сапоги возьми,— начиная разуваться, добавил Селянгин,— придется шлепать по воде.

Пока шли вдоль наката по сырому песку, Женя меня просвещал:

— Спор идет. Один товарищ, доктор наук, нарисовал на карте лавовые поля, связанные с вулканами Жупановским, Карымским, Семячиком, но, похоже, он подзагнул. Вот и решили пройти с ревизией. А игнимбрит — порода вулканогенная, образуется при высоких температурах, короче — спекшийся туф. Для геотермиков важно, что игнимбриты, как многие лавы и туфы, перекрывают выходы геотермальных систем.

Женя учился в Томском политехническом институте. В полевой отряд вулканологов он впервые попал после девятого класса, и это определило выбор профессии. G тех пор чуть не ежегодно — в поле.

Ручей Поворотный пробивается в океан сквозь барьер валунов. Это естественная запруда. Вода перед ней отстаивается. Она прозрачная и — ледяная, как во всех этих речках, ручьях, текущих со снежных водоразделов. Пойма ручья внизу заболочена.

Женя пошел разведать, едва не угодил в трясину, пришлось взять нам на склон, вломиться в девственные заросли шеломайника, а там вкривь и вкось на уровне колен торчали стальные ветви берез, невидимые в траве.

Двигались медленно, чуть не на ощупь. Томила жара. С водораздела сползала набухшая ливнем туча.

От крупного хлесткого дождя мы укрылись под старой березой. Только прижались к жесткой коре ее, как налетела ватага кровососущих. Диметилфтолат от них не спасал,

— Женя, а на вулканах есть комары?

— Еще какие! Крупные, рыжие. Там они, в кратерах, приспособились к химии. Репудин им что утренняя роса.

Дождь утихал, пробивалось солнышко, небо заголубело. Но трава была выше головы, и штормовки промокли в ней сразу. Мы попробовали идти по ручью, по скользким камням русла, но путь преграждали сердитые мелкие водопады. И с обеих сторон сходились полосы грубо примятого шеломайника.

— Медведи,— пояснил Женя,— медведи ходили.

Вода, травяные джунгли по берегам, между камнями — глинистые откосы, завалы, оставленное половодьем, и снова трава, пронизанная кривыми ветвями берез...

Вновь стемнело, и тот Же трактор вновь заурчал отдаленно и как бы нехотя. Новый ударил заряд дождя.

— Есть! — закричал откуда-то Женя.

Продравшись к нему сквозь заросли, я увидел предмет наших поисков — темную стену камня. Над ней нависали корни берез, ее разбили косые трещины, у подножия громоздились черные глыбы.

Женя отбивал образец.

— Базальт,— вскричал он сердито, — опять базальт! Тут сроду не было игнимбритов!

Дождь превратился в ливень. Мы встали под иву, растущую у самой воды. Нужен был перекур, пока сигареты не превратились в месиво.

Втянув головы, мы безуспешно раскуривали мокрые сигареты и ругали базальт, игнимбриты, погоду, комаров...

Когда вышли из леса, начинался прилив. Полоса плотного песка скрылась под водой. Идти по рыхлому тяжко. Однако, глядя на узкую прямую спину Жени Сапожникова, нельзя было сказать, что он испытывал неудобства. Шагал в том же темпе, без видимых усилий вытаскивая из песка худые длинные ноги.

Лошади оказались на месте. Спутник на этот раз был привязан тройным узлом. Селянгин помешивал гречневую кашу, Виктор Ильич сыпал сахар в кастрюлю с компотом, Волынец и Богоявленская разговаривали. Они как будто и внимания не обратили на наш приход.

— Хорош бы я был без резиновых сапог!

— Ты и так хорош,— отозвался Волынец.— Запасная одежда есть? Возьми мой свитер, брюки, шерстяные носки.

— Игнимбритов там нет и не было. Обычное обнажение базальта.

Женя достал образец.

— Да, базальт,— сказала Богоявленская.

— Тем лучше,— сказал Волынец.

— Монолит,— сказал Женя,— в коренном залегании. Как раньше Волынец и Виктор Ильич, так же теперь и мы с Женей сушили свое имущество, устроившись у костра на лучших местах. Гремел прибой, небо очистилось, серебряная трасса легла на океан, и к чаю Богоявленская выдала “Кара-Кум”. А Селянгин расставил штатив, насторожил телеобъектив, принялся фотографировать луну, костер и березы, торчащие над обрывом.

Вроде все было, как вчера. Тем не менее что-то переменилось. Засыпая, я видел мокрые травы и раздвигал, раздвигал, раздвигал их...

МОЩНОСТЬ — МИЛЛИОН КИЛОВАТТ  

В Петропавловске сеялся предосенний упорный дождь. К нему привыкаешь, он может продолжаться неделями.

Дымку, висящую в городе, этот дождь не рассеивал. Было как-то тревожно: кругом живые вулканы — может, который-нибудь извергается?..

— Что за дымка? — спросил я таксиста.

— Ветер с моря. Когда ветер с моря, всегда так.

Я понял, в чем дело. Когда ветер с моря, все тут между сопками повисает — весь перегар котельных, ТЭЦ, и энергопоезда, и судов, разводящих пары в заливе.

Сама погода настраивала на мечты о бездымных геотермальных электростанциях.

Вспомнил сказанное в докладе Аверьева: запасы пароводяной смеси в недрах юга и средней части полуострова достаточны для ГеоТЭС общей мощностью триста — триста пятьдесят тысяч киловатт. Вспомнил решения конференции по развитию производительных сил Камчатки — она состоялась еще в 1968 году.

Впрочем, то были не решения — рекомендации. И довольно-таки непоследовательные.

С одной стороны, конференция признала целесообразным построить геотермальные станции мощностью сто пятьдесят тысяч киловатт. С другой стороны — продолжить изыскания к проекту ГЭС на Кроноцком озере. И в то же время — не оставлять работу над вариантом мощной атомной станции где-то в окрестностях Петропавловска.

Аверьевцы просчитали все снова. Что получилось? Вот сравнимые цифры, вот сроки.

ГЭС на Кроноцком озере мощностью сто шестьдесят тысяч киловатт обошлась бы в сто тридцать миллионов рублей. Однако в озере непостоянный уровень воды, от Петропавловска оно далеко, вся местность вокруг — сложнопересеченная, труднодоступная, а сейсмичность очень высокая... Не говоря о том, что это центр уникального заповедника.

Строительство атомной станции того же, примерно, масштаба потребовало бы приблизительно таких же затрат.

ГеоТЭС — иная статья. Две ГеоТЭС общей мощностью сто пятьдесят тысяч киловатт обойдутся максимум миллионов в восемьдесят, если принять аналогию с фактическими затратами на Паужетскую станцию. То есть заведомо завысить расходы.
Вроде бы ясно. Но как только дело доходит до проектов ГеоТЭС, начинаются необоримые трудности. Почему? Да потому, что новое дело, нет типовых разработок.

ГеоТЭС проектировать можно лишь после глубокой разведки недр, после подсчетов запасов воды и пара, так называемых запасов промышленной категории. А само начало глубокого бурения надо еше предварительно обосновывать...

Не рассказывая обо всех сложностях, скажу лишь, что возник некий заколдованный круг.

Геологи не начинали глубокого бурения на геотермальных площадях, поскольку не получали заявок от энергетиков. Таковых заявок энергетики давать не могли, не располагая официально утвержденными данными о промышленных запасах пара и воды. А запасы как подсчитать, если скважины не пробуришь?.. Вдобавок, поскольку геотермальные воды не числились в перечнях ископаемых, подлежащих безусловной разведке, некому было ими заняться “впрок”. Круг на этом замкнулся...

По данным ООН, в начале семидесятых годов в мире было около семидесяти районов, где люди так или иначе использовали глубинное тепло Земли. Геотермальные электростанции вырабатывали более шести миллиардов киловатт-часов электроэнергии ежегодно. Возникла перспектива международного сотрудничества и обмена опытом в этой области.

У нас геотермальные воды несут полезную службу не только на Камчатке, но и на Северном Кавказе, в Закавказье, в Прикарпатье, Средней Азии... Так, в Ставропольском крае, на Кубани, в Грозном и Махачкале давно уже действуют теплично-парниковые хозяйства и курортные комплексы, обогреваемые водой из скважин. В Махачкале многие промышленные предприятия и городские кварталы подключены к геотермальному водоснабжению. Проекты реконструкции Тбилиси учитывают использование горячей воды, взятой из недр... А при глубокой разведке месторождений нефти и газа в Западной Сибири гидрогеологи — попутно! — выявили крупнейший артезианский бассейн мира, площадью в три миллиона квадратных километров. И задания, связанные с широким использованием тепла недр, включены в перспективные планы дальнейшего развития Западно-Сибирского территориально-производственного комплекса.

Известны горячие ключи Чукотки; много лет вблизи Магадана на целебной воде с температурой восемьдесят пять градусов живет санаторий “Талая”; на Колыме возник курорт такого же типа — “Тальская”...

Перечисление на этом прерву. Сведения о геотермальных водах страны и о том, как используют их, можно найти в специальных трудах, в научно-популярных журналах и, наконец, в газетных статьях.

Что же мешает геотермальной энергетике занять достойное место в общенародном хозяйственном комплексе? За что ныне ратуют геотермики?

Одна из публикаций “Правды”, посвященных этой проблеме, называлась: ““Даровая” энергетика без хозяина”. Вот в этом, видимо, суть. Еще нет единой достаточно сильной и полноправной организации, которая объединила бы все исследования и практические дела, связанные с геотермией. Именно — нет хозяина.

... Но вернемся на Камчатку.

Каково реальное положение, сложившееся здесь в середине семидесятых годов?

Изучение собственно Паужетских терм завершено. Мощность Паужетской ГеоТЭС, как я упоминал, возрастает до десяти тысяч киловатт. По результатам глубокого бурения на соседних Нижне-Кошелевских источниках спроектировали еще одну ГеоТЭС, пока в расчете на двадцать пять — тридцать тысяч киловатт. Значит, вскоре уже весь юг Камчатки получит дешевое электричество.

Вблизи Петропавловска, на Паратунке, эффективно действует обогреваемый подземным теплом “огород” — шестьдесят тысяч квадратных метров парников. Многие видели это хозяйство в передачах Центрального телевидения, посвященных Камчатке.

Остальное пока в наметках.

А если задуматься о большой перспективе использования геотермальной энергии на Камчатке? Если заглянуть за пределы десятой пятилетки?

Коротко расскажу в связи с этим об одной теоретической работе Института вулканологии, начало которой также восходит к В.В. Аверьеву.

В последний приезд Валерия Викторовича в столицу многим московским друзьям не удалось повидать его — он был очень занят. Будто предчувствовал, что времени остается немного... В высоких академических инстанциях Аверьев “пробивал” идею глубокой скважины под Авачинскую сопку.

Поясню. Многим действующим вулканам сопутствуют неглубокие замкнутые очаги огненно-жидкой магмы. Магма заполняет как бы раздувы вертикальных каналов, идущих к вулканическим кратерам. “Промежуточные камеры” — так названы эти очаги — можно сравнить с гигантскими конверторами, или топками печей, питающих теплом раскаленные струи газов, источники пара и кипятка, гейзеры и т. п. При вулканических извержениях магма поднимается кверху именно из промежуточных камер и изливается потоками лавы.

Камчатские геофизики считают, что промежуточная камера Авачинского вулкана лежит на глубине три-пять километров, а температура в ней — более восьмисот градусов. Идея в том, чтобы провести к этой “печке” скважины. Сначала опытную, опорную...

Это трудно, но технически осуществимо.

Скважина даст нужные науке и практике результаты. Она, например, поможет решить общие проблемы бурения в условиях сверхвысоких температур — а это важно для проведения сверхглубоких скважин в разных местах планеты. Кроме того, скважина подведет к проектированию геотермальной станции принципиально нового типа. Станции, которая должна использовать магматический очаг как гигантскую подземную топку.

В этом и состоит идея Аверьева. Что, если закачивать на глубину холодную воду, а получать перегретый пар большого давления практически в неограниченном количестве?

Расчет (самый грубый, конечно) показывает, что, скажем, промежуточная камера Авачинского вулкана в течение ста пятидесяти — двухсот лет обеспечит энергией ГеоТЭС мощностью миллион киловатт.

Использование вулкана для получения промышленной электроэнергии было бы величайшим достижением научно-технической революции. Не говоря о том, что на десятки лет в будущем Камчатка и Северо-Восток могли бы быть обеспечены дешевой энергией.

Думая о проблеме в целом, невольно вспомнишь ленинские слова, прозвучавшие на VIII Всероссийском съезде Советов 22 декабря 1920 года: “...Если Россия покроется густою сетью электрических станций и мощных технических оборудовании, то наше коммунистическое хозяйственное строительство станет образцом для грядущей социалистической Европы и Азии”.

В Москве на Ваганьковском кладбище стоит памятник В. В. Аверьеву.

К зданию Паужетской ГеоТЭС прикреплена мемориальная доска с его именем.

Когда Президиум Верховного Совета СССР наградил Институт вулканологии орденом Трудового Красного Знамени, то в Указе, в частности, сказано было, что награда вручается и за развитие геотермальной энергетики на Камчатке.

А работа продолжается, как продолжается жизнь. И не возвращается на круги свои. Разве что по спирали, уходящей выше и выше.